«Женевьева!»
Голос Малика доносился и сверху, и снизу, еле различимый, от него кружилась голова, а черная бечева тянула меня в разные стороны, будто решила разорвать пополам.
— Поздно, вампир, время упущено. — Во втором голосе, низком, с картавинкой, слышалась тревога. — Ее душе давно вышел срок вернуться в тело.
— Кельпи, я по-прежнему ощущаю связь с ней, хотя сейчас мне труднее дозваться ее, чем в первый раз, когда душу отделили от тела.
«Женевьева!»
На этот раз призыв донесся снизу, громче, настойчивее. Я поплыла вниз, к нему навстречу.
«Женевьева!»
В вышине отдалось эхо, и я замерла.
— Надо было оставить чары как есть, чтобы души вернулись в тела на рассвете, как полагается, а не пытаться силой привести их в действие до поры!
— Тогда тело Женевьевы оказалось бы во власти колдуньи. — Было слышно, что говорящий еле сдерживает раздражение. — Нельзя так рисковать.
— Ах, несомненно, но вдруг ты создал узы с ней очень давно, вдруг они успели разорваться? — Слова звучали резко, сипло. — Тогда ее душа заблудится, потеряется, чего доброго, даже угаснет!
«Женевьева!»
Боль скользнула по бечеве, словно ломкий лед, бечева лопнула — и я полетела назад.
Я пришла в себя — и обнаружила, что кругом никого нет, а я лежу голая в луже подсохшей крови и в горле першит от запаха кислых груш. Как и в первый раз, в высокие стрельчатые окна лились лучи полуденного солнца, нарезали на каменном полу полосы света и тени. Преодолевая боль во всем теле, я поднялась на четвереньки, потом встала, выпрямившись во весь рост. Разорванное свадебное платье из золотой парчи громоздилось неряшливой грудой у тяжелых дубовых дверей, рядом валялась иссиня-белая косица, а когда я поглядела на то место, где расчленили Салли, в глаза мне ударило ослепительное солнце. Я подошла туда, где со вчерашнего вечера лежал меч, и уставилась на него, сжимая и разжимая кулаки.
На этот раз я уже не маленькая.
На этот раз я никуда не побегу.
На этот раз я с ним поквитаюсь.
Тут меня взяли за руку ледяные пальцы, я медленно обернулась — и взглянула в темные настороженные глаза Козетты, девочки-призрака.
— Женевьева, это больше не твое время, — мягко проговорила она. — Нельзя здесь оставаться, это опасно. — Девочка потянула меня за руку, вид у нее был испуганный. — Пошли, они оба тебя ждут, и остальные…
Какие еще остальные?
Я повернулась и вслед за Козеттой двинулась обратно в багровую черноту…
Когда я снова пришла в себя, меня так и подбросило — в ушах грохотал пульс, глаза распахнулись, и я увидела лицо Малика. Он сидел на мне верхом, прижав обе руки к холодной коже у меня над сердцем. В ночном небе над его головой виднелась россыпь серебряных крошек — звезды, земля подо мной подалась — мягкий песок.
— Женевьева… — Голос звучал сипло, словно Малик долго звал меня и не мог дозваться.
— Той ночью — это был ты. — Я облизнула губы. — Это ты меня тогда укусил.
— Разумеется. — Между бровей у него обозначилась тонкая складка. — А ты как думала?
— Он. Я всегда считала, что это он.
— Он не стал бы гнаться за тобой самолично — ведь у него был я, его правая рука.
Страх взорвался яростью. Я стиснула кулаки:
— Ах ты сволочь! Ты же бросил меня умирать!
На его лице появилось непонятное выражение:
— Я не бросил тебя умирать.
— Ага, щас!
— Я тебя убил. Как сегодня. Сердце у тебя не билось, кровь не текла по жилам, легкие не вдыхали воздух, кожа на ощупь была холодной и безжизненной. Если бы ты не была сидой, сомневаюсь, что тебя удалось бы оживить.
Я вытаращилась на него, отчаянно пытаясь уловить ускользающую мысль.
— Не понимаю!
Он нахмурился еще сильнее:
— Ты бы предпочла, чтобы я вернул тебя Автарху живой?
«Нет!» — завопил в голове голос — мой голос в четырнадцать лет.
Малик прикоснулся к моему лбу:
— Спи.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В третий раз я открыла глаза, уловив тихое журчание воды, аромат чистого воздуха и нежное прикосновение шелковых простыней. Я напряженно замерла, прислушиваясь, но кругом было так спокойно, что в конце концов я уверилась — рядом никого нет и мне ничто не грозит, хотя где я, по-прежнему непонятно.
Я осторожно огляделась из-под ресниц. В комнате все было круглое: я лежала на круглой кровати, которая стояла на круглом возвышении, в круглом окне в куполе надо мной виднелся круглый участок неба, утыканного звездами, за иллюминаторами в стенах сновали стайки крошечных рыбок, неоново светящихся синим, желтым и оранжевым. Даже подушки на постели, дверь, массивная, как в банковском хранилище, и люк для ныряния, вделанный в пол из толстого зеленого стекла — и те были круглые. Не узнай я спальню Тавиша, решила бы, что попала в какое-то кино.