— Понял. Отвык, что все сложно у вас.
— А у вас? — Да что такое? Теперь снова насмешливый взгляд старика, но хоть добрый. Надо быстрей адаптироваться.
— А у нас по-простому.
Вышли из избы. Стоя на крыльце, Михалыч глубоко вдохнул всей грудью, окидывая взглядом кроваво-красное небо.
— Красота! Столько лет живу, а все закатом любуюсь! И цвет сегодня особо красивый.
— Что ж красивого? Будто кровь разлили. Мне так и то не по себе от него.
— Ты, верно, на войне был? Отец мой, царство ему небесное, тоже не любил. — Я пожал плечами, не найдя, что ответить. Вроде и был во время войны, но вот только совсем в другом месте.
— Далеко изба-то ткачихи?
— Недалече. Деревня-то у нас, коли заметил, всего на две улицы. Идем за мной, да осторожно, тут через проулок крапивы наросло, не пожалься.
Из проулка уперлись в деревянные покосившиеся и некрашеные ворота, зато с резьбой. Вид избы чуть более ладный, но где за провисшую ставню взгляд цеплялся, а где на покосившееся в противоположную сторону от дома крыльцо.
— Поздно, уж и скотина во двор вся зашла, поди подоила уж ее да ко сну готовится. Да ты не переживай, она у нас безотказная, коль денег хорошо заплатишь. Деньги-то есть? — Я утвердительно кивнул.
2.1.1
Стучимся. Выглядывает лицо. Баба на колобок похожа и масляные пятна на лбу и щеках. А вот взгляд, цепкий. Провела им по мне сверху вниз, оценила… Похоже не дотягиваю до желанного гостя. С Михалычем поздоровалась, сразу разулыбалась пожелтевшими зубами.
— Манечка, да ты никак передник новый сшила, — рукодельница ты наша! Загляденье одно! — Причмокнул Михалыч, растопырив руки с пальцами в стороны.
Загляденье…, (век его не видели еще хотя бы один воздержался), расплылось в довольной улыбке еще шире, приобняло Михалыча и игнорируя меня, потащило его в избу. Я пошел следом, мне не до расшаркиваний. В нос ударил резкий удушливый запах бабьего пота и какой-то кислятины, пропитавшей избу. Я невольно перестал дышать.
— Погоди, погоди, Манечка. Я с человеком. Помощь ему нужна. Рубахи ему нужны да бусы с гребнем для внучки.
— А деньги-то есть? — Насторожено и даже брезгливо бросила она в мою сторону.
Достаю пригоршню золотых, кладу на просаленную скатерть, сдерживая лицо, дабы не сморщить нос. Это какой засранкой быть надо! У одинокого Михалыча в избе и то свежестью да травами пахнет.
— Ты чего? — Михалыч испугано хватает меня за руку и вкладывает назад все, кроме одного, одиноко оставшегося на столе, и все это под огорченный взгляд Мани. Смотрит мне в руку, будто только что от души оторвала, кровные! — На эти деньги избу купить можно. Неужто так отчаялся, что деньги не милы?
— Деньги у меня еще есть, а вот внучка одна. Думаю, новая изба хозяйке поможет сейчас поторопиться. — Я со звоном, демонстративно, кладу эту горсть назад. — И пару сарафанов на стройную фигуру. Она на полголовы пониже меня будет, худая. Ну и что вы там женщины еще носите, добавь. — Чего-то смутился я. Надеюсь, теперь я не способен краснеть?
Губы хозяйки так и застыли в расплывшейся улыбке, а вот глаза с каждым моим словом и делом становились все шире и дружелюбнее. И тут она выдавила из себя с придыханием:
— Господин, думаю, за час управлюсь. Вы только другой раз тоже ко мне обращайтесь. Все для вас в наилучшем виде, как постоянному дорогому покупателю.
— Не больше сорока минут. Внучка ждет. — Решил поторговаться я, и не ради принципа, а о находке уже извелся. — Мы пока с Михалычем лекарства подберем.
Теперь была моя очередь усмехаться, глядя на лицо Михалыча. А Михалыч-то смотрел на меня уже с возросшим уважением! Его подбородок нервно задергался, будто тот намеревался мне что-то сказать, но в результате взял и потянул меня из избы за рукав. Тут же на нижней ступени крыльца затянулся самокруткой, облокотясь на подгнившие, не внушающие никакого доверия, перила.
— Пойдем, а как зовут-то тебя, путник? Ты так и не представился.
— Смысла не видел. Все равно я тут больше не появлюсь.
— И все же. Свое имя я назвал. — Михалыч посмотрел на меня так серьезно, что мне, право, стало неловко.
Леший его знает, как назваться… Свое имя я похоронил далеко в прошлом, совсем не горю желанием его слышать. Живу в лесу как этот Леший. Ну пусть — буду Лешей.
— Леша.
— Апексей, значить. Вот так-то лучше. — Не успел я опомниться, как Михалыч уже жал мне руку и одновременно одобряюще хлопал по плечу, довольно улыбаясь. И куда делась моя хваленая реакция?