Хотя понимаю, что выходить снова без надобности не решусь, но так от того что поговорил с человеком, на душе тепло стало, будто у костра согрелся.
— Леша? О чем задумался? О внучке?
— И о ней, и о тебе думал.
— А обо мне-то чего?
— Только хорошее. — Улыбаюсь, получив ответную искреннюю улыбку — Травы все собрал?
— На, держи. — Михалыч всучил мне в ладонь стопку синих купюр и поджал пальцами. Я удивленно уставился на деньги.
— На што ты мне их суешь?
— В город тебе ехать понадобится. Там золотом не расплатишься, а то и вовсе за вора примут. Бери-бери. Сейчас такие в ходу.
— Да есть у меня и такие, немного правда. — Я высыпал из карманов штанов ворох разноцветных бумажек номиналом от рубля до ста тысяч рублей. Видишь!
— Цыц! Слушай знающего человека. — Отрезал Михалыч. — Лекарства они дорогие, не укупишь. Купюр не хватит, что делать будешь? Есть у него… — Ворчаливо хмыкнул Михалыч, с деловым видом знающего человека. Раскусил что ль меня?
— Все. Прячь. Я вон, аж два листа тебе расписал что как принимать. Основное еще на словах скажу, по дороге к Мане.
— Идем? — С плохо скрытым нетерпением спрашиваю я.
— Есть еще время. Садись давай. — Михалыч кинул беглый взгляд на табурет у окна. Я не цирюльник, но ровно сделаю.
— Ровно? Ты о чем?
— Не с такой же бородой тебе в город соваться. Или тебе вера какая не позволяет ее стричь?
— Да крещеный я, как все. — Рассеянно соображая к чему он, отвечаю Михалычу.
— Садись. — Уже с нажимом говорит тот. — За бомжа примут. Сейчас подравняю аккуратней. Ты чего сам не стрижешься? Борода до пупа как у попа, а коса как у девицы. Ножниц что ли нет?
— Не сподручно мне. — Промямлил я уже сев. Ну а что? Михалыч дело говорит, да еще и помогает. Сам-то я, и не пробовал стричь никогда.
— Вот, смотрись. — Передо мной образовалось зеркало. — На человека стал походить, даже пару лет сбросил. И ножницы держи. Эти острые. Не отмахивайся, у меня еще одни такие есть. — Встаю и сую ножницы в карман к бумажным деньгам. Не стал отказываться от такого добра, раз настаивают. В хозяйстве оно все сгодиться, особенно сейчас.
— Спасибо. И правда хорошо у тебя вышло.
— А вот теперь идем, время.
2.1.2
Дошли мы быстро. По дороге все успели обсудить, а когда зашли, Маня дошивала последнюю строчку на сарафане. Она мастерски успела подшить и ушить имеющуюся у нее одежду, и та уже лежала в большом холщовом мешке. Недооценил я бабенку. Дело свое знает. Даже тапочки положила сверху на видное место, на мужскую и женскую ногу, — видимо, чтобы я оценил.
Михалыч тщетно старался привлечь внимание Мани на себя. Правильно, деньгами- то с моей стороны пахло.
— Леша, а годков-то тебе сколько? Выправка-то у тебя солдатская да крепкая, видать от горя какого так безвременно постарел да схуднул? Руки у тебя молодые, а лицо в печали глубокой, будто у старика восьмидесятилетнего. — Я невольно сунул руки в карманы и затравлено посмотрел на Маню, все приметила. — Мне так сорок пять, одинокая, всю жизнь серьезного мужика ждала. Я если что и откормить могу, готовлю вкусно да наваристо. — Она неприлично приблизилась, обдав еще более резким запахом пота, от которого уже и так хотелось выть. Теперь смотрела на меня как-то хищно, может это я зря Михалычу бороду поддался стричь?
И это стало дополнительной причиной побыстрее ретироваться. Я повернулся к Михалычу, пожал ему руку и обнял по-братски. Вслух, так чтобы Маня хорошо расслышала, поблагодарил за отзывчивость, за помощь деньгами и пообещал все до копейки вернуть. Поймал от него понимающий и благодарный взгляд и потухший в отношении меня, — от Мани. Быстрее взял мешок с тапочками, пока та не передумала, и вышел из избы, поблагодарив хозяйку. За мной вышел Михалыч, видимо проводить, но я уже бежал и, почувствовав взгляд в спину, резко притормозил, — люди так не бегают, особенно в почтенном возрасте… Но, похоже, поздно… Обернулся… Было уже далеко и стемнело, но эмоции удивления на лице Михалыча своим зрением я уловил. Ну и ладно! Нельзя медлить. Сорвался с места и как никогда быстро побежал к «внуче».