Полинку будто кто-то ударил в солнечное сплетение. У нее потемнело в глазах, даже тошнота подступила к горлу. «…Кто-то просто крутился в боевой карусели, избегая драки — все равно он тоже герой…» Она уловила оттенок слов «избегая драки», произнесенных Валерием. Он подчеркнул эти слова, подчеркнул, конечно, умышленно. Для чего? Завидует Федору? Не может этого быть! Как можно завидовать человеку, который каждую минуту рискует жизнью?
Вероника увидела, как по лицу Полинки растеклась бледность. И ей на миг показалось, что Валерий нанес удар не Полинке, а ей самой, Веронике. Подлый, исподтишка удар. Так бьют только трусливые люди, подумала она. Так бьют только негодяи.
Ей нелегко было объяснить даже самой себе, почему она отождествляет свое собственное «я» с Полинкой и с Федором. Да, она совершила перед ними преступление, другого слова тут не подберешь. И с тех пор, как она совершила это преступление, Вероника не старалась оправдать себя тем, что сделала это ради Валерия. Но все же главным виновником своего падения она считала его. Если бы не он, все было бы по-другому. Однако, как бы там ни было, Вероника была сейчас по-настоящему счастлива, что Федор жив и что он получил правительственную награду. И ей казалось, что и Валерий должен был бы испытывать такое же чувство, какое испытывает она. А вместо этого он… «На войне награждают почти всех…» Почему же он не задумался, сколько на войне гибнет людей? Почему?
И вот она опять начинает испытывать уже знакомое ей чувство, как все в ней подымается, вскипает от гнева и против него и… против себя.
Валерий это понимает. Когда они остаются вдвоем, он старается быть с ней как никогда нежным, внимательным, любящим, заботливым. Даже готовит обед или ужин, сам накрывает на стол, если Вероника собирается мыть посуду, он спохватывается, говорит: «Нет, нет, я сам, — ты полежи, отдохни». «Мне не от чего уставать», — говорит она. «Все равно, мне приятно сделать что-нибудь для тебя хорошее. Я ведь очень тебя люблю…»
Она не отвечает. Как будто не слышит, о чем он. Как будто все ей безразлично.
— А вот ты, — продолжает он, — стала ко мне холоднее. Или мне это только так кажется?
Ей очень хочется сказать: «Нет, тебе это не кажется. Ты сжег во мне все, что было. И я сожгла в себе то же самое…»
Но она этого не говорит. Не находит в себе сил, чтобы так ему ответить. Потому что после этого им необходимо будет расстаться. Совсем. Навсегда. А что будет потом?
Больше всего Вероника боится наступления ночи. Она ожидает ее, как пытку. Валерий обычно присаживается на край кровати и прохладными, подрагивающими от нетерпения ладонями начинает поглаживать ее тело, шепча что-то невразумительное, горячечное. Когда-то, не так уж давно, прикосновение его рук доставляло Веронике ни с чем не сравнимое наслаждение. Она чувствовала во всем теле приятную дрожь, ее тоже охватывало нетерпение скорее ощутить Валерия рядом с собой, слиться с ним, забыв обо всем на свете.
Сколько же веков прошло с тех пор! Сейчас все по-другому. Отстраняя его руки, она тихо говорит:
— Не надо. Я что-то плохо себя чувствую. Постели себе на кушетке.
Иногда он взрывается:
— Сколько можно плохо себя чувствовать? Каждый раз одно и тоже, одно и тоже. Я муж тебе ил чужой человек?
— Не кричи, — вяло говорит она. — Криком ты ничего не добьешься.
Пока он устраивается на кушетке, Вероника делает вид, что уже уснула. Но проходит и час, и другой, бывает, что и тонкие лучики рассвета уже пробиваются сквозь щели в ставнях, а она еще и глаз не сомкнула. — Лежит на спине, уставившись в едва сереющий потолок, и все думает, думает, думает. О чем? О разном. Иногда ей хочется тихонько встать и бежать к Полинке, упасть перед ней на колени и обо всем рассказать. Но желание это быстро проходит: Полинка счастлива тем, что Федор жив, Полинка ни на йоту не сомневается, что война скоро закончится и Федор ее вернется к ней и они снова будут вместе. Как-то, случайно встретившись (обе прогуливались у края тайги), Полинка сказала: «Мы дали с Федей слово: как только он вернется с фронта, мы постараемся, чтобы я сразу забеременела. Мы почему-то оба уверены, что у нас будет сынишка. Этакий белоголовый мальчуган, которого мы тоже назовем Федей. Представляешь, Вероника, какое это будет счастье!»
От этого светящегося в ней счастья, которого она ожидает, Полинка на глазах у Вероники расцветает, черты ее лица преображаются, в них читается что-то возвышенное, почти неземное, и Вероника со скрытой печалью думает: «А мне такого не дано. Я никогда теперь не смогу быть такой безмятежно счастливой, как Полинка. Потому что никогда не забуду того, что сделала…»