Александр Невский смотрит на меня, брови у него от удивления вверх лезут. Спрашивает: «Что такое лейтенант, что такое летчик-истребитель?» А я ему в ответ: «Выйдем из шатра на минуту».
Выходим, мой «И–16» чуть подале от шатра стоит, мотор я не выключил, винт крутится. «Вот, — говорю, — машина, которая на данный момент в любом бою пять тысяч солдат заменит». «Как это так?» «А очень запросто, — отвечаю. — У вас, товарищ Александр Невский, по моим разведданным, положение сейчас трудное, так?» «Трудное, — говорит. — Только я — князь, а не этот, как ты сказал, товарищ». «Извините, князь, это я по ошибке. А сейчас прошу вас сесть на коня и следовать к линии фронта, которую час назад псы-рыцари прорвали. Аллюр „три креста“, то есть галопом. И займите, князь, наблюдательный пункт на какой-нибудь высотке, чтобы вам всю картину лучше наблюдать».
И вот мчится князь на передовую и видит: псы рыцари, закованные в латы, вбили клин в его войско, лезут напролом, летят наземь головушки наших россиянских воинов, кровь, словно река, разливается по земле. И топчут кони псов-рыцарей наших раненых воинов, стоны несчастных до самого края земли русской доносятся. Князь, между тем, гонцов разослал по воинским частям с наказом: ежели воины наши увидят в небе железную птицу — не бояться, потому как птица эта за Русь вступается…
Федор на минуту замолчал, прикуривая сигарету. А Микола Череда, и об усталости забыв, вскочил, с нетерпением крикнул:
— Ну чего замолчал?! Дальше-то как было?
— А дальше так было. Подождал я маленько, потом забрался в кабину, взлетел и — к линии фронта. Боезапас у меня — полный комплект, да еще пяток гранат в кабину положил. Полный порядок. Не долетая до фронта, подобрал высотенку, оттуда вся картина боя у меня как на ладони! Захожу в тыл тевтонам, снижаюсь до бреющего — и даю, и даю со всех пулеметов, из пушки, да еще гранаты швыряю…
Ну, посмотрел бы ты, Микола, что там делалось! Рванули тевтоны назад, теперь кони их уже не наших воинов топчут, а своих, паника дикая, рев кругом стоит, главный тевтон — в первых, конечно, драпающих рядах, да разве удерешь на простом коне от истребителя! Развернулся я, догнал его и — трассу! Пшик остался от главного тевтона, а я опять поливаю бегущее воинство тевтонское. Тут дружина Александра Невского тоже в атаку пошла…
Короче говоря, за полчаса разгромили мы псов-рыцарей до основания, и князь сказал:
— Чем же наградить тебя за столь невиданный подвиг, летчик-истребитель — лейтенант Ивлев? Такую ты службу сослужил нашему отечеству, какой испокон веков народ русский не знал, не ведал. Хочешь, я подарю тебе небольшое княжество, хочешь?
А я отвечаю:
— С княжеством возни много, князь, но если доброе дело для меня хотите сделать, то велите своим людям разыскать друга моего Миколу Череду, больно уж тоскливо мне без него.
— Да-а, — протянул Микола. — О таком недурно помечтать. Силен ты, бродяга. Чего фантастическую вещь не сочинишь? Зачитаются люди…
Они и не заметили, когда в комнату вошёл посыльный от командира эскадрильи. А тот уж давно стоял у двери и, открыв рот, слушал Федора. И только вот теперь сказал:
— Товарищи командиры, вас обоих срочно вызывает комэск. Срочно!
Микола схватил подушку и запустил в посыльного.
— Сгинь, исчадье ада!
Тот, еще раз повторив: «Срочно!», скрылся за дверью. Микола спросил у Федора:
— Может, мне этот тип почудился?
— Вряд ли, — сказал Федор. — Наверно, опять на задание.
Командир эскадрильи Булатов стоял у маленького оконца деревянной будки, приспособленной под КП, и неотрывно глядел на летное поле, по которому ветер гнал бесконечные струи снега, закручивал их в замысловатые спирали, а из низких хмурых туч все сыпалась и сыпалась снежная крупа, надоедливо стуча по деревянной крыше будки и в то самое оконце, возле которого стоял Булатов.
Командиру эскадрильи не было еще и тридцати, но четыре с лишним месяца войны уже успели прочертить на его лице морщинки забот и тревог, и эти же самые заботы и тревоги залегли в усталых глазах, совсем недавно таких живых и жизнерадостных.
Еще раз оглядев летное поле, комэск подошел к столу, взглянул на карту и тяжело вздохнул. Вот та проселочная дорога, по которой, прорываясь сквозь наметенные сугробы, с трудом движутся автобусы с детдомовскими детишками, эвакуируемыми куда-то на восток. Эта снежная заваруха изрядно их задержала, и сейчас они находятся, по приблизительным подсчетам, в полустах километрах от города, где детей должны пересадить в вагоны.