От автобусов вместо того, чтобы укрыться в кюветах, ребятишки, растерявшись, помчались вдоль дорога, представляя тем самым наилучшую цель для немецких летчиков. И они этим воспользовались. По крайней мере, тот, которого неудачно атаковал Федор. Проносясь над мчавшимися по дороге детьми на высоте двадцати-двадцати пяти метров немец буквально поливал свинцовым дождем эти живые жалкие фигурки, обезумевшие от страха и отчаяния.
Федор до конца отдал сектор газа, решив догнать «мессера», по тут же сообразил, что это ему не удастся — даже на форсаже его «ишачок». заметно проигрывал в скорости, и Федор это знал и, может быть, впервые за долгое время его захлестнуло чувство неприязни к своей машине, которую он всегда любил и к которой относился, как к живому существу. А когда он увидал на дороге распростертые мертвые тела детей, его обуяло настоящее бешенство и, не в силах сдержать себя, Федор закричал:
— Сволочи, подонки, людоеды! Что же вы делаете, это же дети!.. А дети метались взад-вперед, многие теперь бежали подальше от дороги, какая-то девчушка, лет пятнадцати, прижав к себе ничего не соображающего малыша, сама уже раненная в ногу, ползла по земле, слезы боли и отчаяния стекали по ее меловым от страха щекам, но она все ползла и ползла, а потом, совсем обессилев, она закричала:
— Помогите!
Однако помочь ей никто не мог. Ее просто никто не слышал. Рев моторов, захлебывающиеся пулеметные очереди, проклятья воспитательниц — все смешалось в этой дикой какофонии человеческих звуков и машин, все походило на ад, где нет ничего реального и естественного.
Женщина, потерявшая теплый платок, стояла в десяти шагах от дороги, седые ее волосы падали на плечи, ледяная крупа секла ее лицо, но она ничего не чувствовала и, кажется, ничего вокруг себя не видела. Отрешенными глазами глядела в небо и губы ее что-то шептали, иногда кривились в безумной усмешке, а у ее ног лежал убитый ребенок — девочка лет пяти-шести, а еще чуть поодаль — в совершенно неестественной позе, вытянув ручонки вперед и разбросав ноги в стороны, лицом уткнувшись в землю, лежал еще один ребенок, из-под которого текла не успевшая еще застыть кровь. Порой взглядывая на убитых детей, седая женщина покачивала головой, будто выражая недоумение: как же все это произошло? Женщина не понимала, что разум ее помутился и что теперь до конца дней своих она будет все возвращаться и возвращаться к этой дороге, к этому страшному дню и спрашивать у самой себя: как же все это произошло?
Автобус, сползший в кювет, теперь горел. Шофер кулаком разбил стекла в узких окнах, кричал затаившимся в автобусе детям:
— Вылезайте! Сюда, ко мне!
А они не хотели вылезать, им казалось, что там они в большей безопасности, и, хотя уже задыхались от едкого дыма, продолжали сидеть тесно прижавшись друг к другу, и молчали, не отзываясь на призывы водителя. Тогда он снова и снова бросался к двери, которую почему-то намертво заклинило, остервенело рвал ее, но она не поддавалась, и он опять бросался к окнам, в которые не мог пролезть, и уже не кричал, а упрашивал:
— Милые вы мои, ну дорогие, подходите к окошку, я вас тут на руки…
Водитель был пожилым мужчиной с широченными плечами, с загрубелыми сильными руками и суровым заветренным лицом, и странно было видеть, как почти по-детски плачет этот человек, зовя к себе ребятишек.
Но вот к нему подбежали два мальчугана, сбросили с себя фуфайки и один за другим попросили водителя:
— Подсади, дядя Леонтий.
А огонь уже лизал крышу машины и дядя Леонтий, глядя на мальчуганов, раздумывал: дойдет огонь до бензобака, он может взорваться и тогда…
Все же он сказал:
— Давайте! Один во внутрь, другой будет принимать.
Сам же снял с себя телогрейку и начал хлестать ею по крыше машины, пытаясь сбить огонь.
И тут дядя Леонтий увидал, как один из немецких истребителей снова заходил для атаки. Водитель рванулся подальше от машины, остановился, поднял руки вверх, сжал кулаки и, будто грозя летчику, что-то начал кричать. Он почему-то был уверен: заметив его, летчик обязательно выпустит по нему очередь, а большего за один заход не успеет. Мальчуганы же за это время вытащат детишек из горящей машины.
И дядя Леонтий не ошибся. Заметив человека, возвышающегося, как грозная статуя, над задымленным полем, немец направил самолет на эту статую и открыл огонь. Он не мог промахнуться. Пулеметная очередь прошила дядю Леонтия десятками пуль и водитель рухнул лицом вниз.