Следователь слушал и как-то странно покачивал головой: плети, мол, плети, Бабичев, рассказывай сказки. Потом он проговорил:
— А ваши летчики слушали вас, Бабичев, и говорили между собой: «Старший лейтенант Бабичев воевал в Испании, и кому же, как не ему, знать, что из себя представляют фашистские асы и их техника. И куда нам с нашими драндулетами тягаться с ними. Они будут бить нас, как куропаток, и это будет не война, а сплошная Варфоломеевская ночь. И ваши молодые летчики, Бабичев, вместо того, чтобы действительно отдавать все силы боевой подготовке, заранее поднимали лапки кверху. Слышите, Бабичев! Вы их деморализовывали, самым настоящим образом деморализовывали, и я не советую вам запираться. Нам давно известна такая вражеская тактика, мы встречаемся с ней не впервые. Ясно вам, Бабичев?»
Он умолк, в упор глядя на Бабичева. Бабичев тоже молчал. Все, о чем говорил следователь, не укладывалось у него в голове. Бред какой-то. Чудовищный бред! Верит ли сам этот человек в то, о чем толкует? Наверное, верит. Хотя он пока и не повышает голоса, однако интонации его говорят сами за себя: он убежден, что перед ним — враг, которого нельзя щадить…
Следователь вдруг встал со своего места, прошелся несколько раз по кабинету, затем, подойдя к Бабичеву, положил руку ему на плечо и сказал как-то доверительно, почти по-отечески, перейдя на «ты».
— Слушай, Николай, тебе всего двадцать пять лет, у тебя все еще впереди. Если хочешь знать, мне искренне жаль тебя. Ты заслужил два боевых ордена Красного Знамени, и это говорит о том, что ты человек по-настоящему мужественный. Я вот смотрю на тебя и думаю: у этого парня блестящее будущее. Может пойти учиться в военно-воздушную академию, закончит ее и выйдет оттуда замечательным командиром. Командиром высокого ранга. О таком будущем мечтают тысячи летчиков, но не перед каждым оно распахнет свои двери. А перед тобой распахнет. Распахнет, Николай, в этом можно не сомневаться. Но… На свете много злых людей, и много таких, которым не по нутру, чтобы в нашу Красную Армию приходили волевые, грамотные, беспредельно любящие свою великую Родину люди. И знаешь, почему это им не по нутру? Потому что они ненавидят наш строй, ненавидят люто, до пены у рта. Потому что они наши с тобой классовые враги. И вот эти люди — умные люди, Николай, опытные, прекрасно разбирающиеся в человеческой психологии — всеми правдами и неправдами заманивают в свои ловушки нашу замечательную молодежь, стараясь привлечь ее на свою сторону. И часто им это удается. Недаром у нас говорят: «молодо-зелено»… В твоем возрасте человек не имеет твердой закалки, он еще не может отличить плевелы от добротного зерна, и порой, до конца не разобравшись кто есть кто, принимает врага за друга…
Он говорил и говорит, продолжая держать руку на плече у Бабичева, давая, видимо, понять, что это есть по-настоящему дружеская рука, на которую всегда можно опереться. А когда он замолчал, Бабичев повернулся к нему лицом и сказал:
— Но ко мне это никак не относится. Никто меня ни в какую ловушку не заманивал.
Следователь снова сел на свое место и вот только теперь повысил голос:
— Именно к тебе все это и относится, Бабичев. Нам доподлинно известно, что твои командиры, включая и командира твоей части, не раз и не два «по-дружески» тебе советовали: почаще говори молодым летчикам о страшной силе фашистской авиации, пусть они знают, что бороться с ней не только трудно, но и невозможно. Пусть они морально будут готовы к мысли о том, что — фашистская авиация непобедима.
— Не было этого! — крикнул Бабичев. — Это неправда! Это ложь! Вот только теперь следователь и сорвался. Он кулаком грохнул по столу и закричал:
— Было, Бабичев! Было! У нас есть тому неопровержимые доказательства. Слышишь — неопровержимые! И перестань юлить, это ни к чему хорошему тебя не приведет. Не суй свою шею в петлю, спасая другие шеи. Ты меня понял? Я спрашиваю, ты меня понял?
— Чего вы от меня хотите? — упавшим голосом спросил Бабичев.
— Вот это уже деловой разговор, — оживился следователь. — Недаром у меня сразу же сложилось впечатление, что ты умный парень. И я еще раз хочу повторить: мне по-человечески тебя жаль. Ну заблудился, поддался чужой воле — с кем этого не бывает. Главное, во-время признать свою ошибку…
Он выдвинул ящик письменного стола, за которым сидел, вытащил оттуда два исписанных каллиграфическим почерком листа и подвинул их поближе к Бабичеву.
— Вот, прочитай внимательно, подпиши и с Богом оправляйся домой. Спросят, где ты все это время был, что делал, скажешь так: вызвали, интересовались фашистской авиацией в Испании, расспрашивали о летных данных немецких самолетов, о тактике, применяемой фашистскими летчиками в воздушных боях и тому подобное… Ну, а это, — он кивнул на лицо Бабичева, — напали, мол, какие-то бандюги, пришлось защищаться.