Я опустила голову.
– Ну, я не могу тебя простить, потому что вины не вижу. Зная теперь больше про твоего отца, я понимаю, почему ты так думаешь про всех. Мне не за что прощать тебя, Эллен, – мягко ответил Генрих.
– А ты… Что хорошего для тебя в том, чтобы верить, что ты можешь быть жестоким, как твой отец? – осмелела я.
Генрих судорожно вдохнул, чтобы то ли послать меня, то ли обругать, но замер, а потом медленно выпустил воздух из легких, сдулся, как шарик, сгорбился.
– Как же ты… Как же больно умеешь сделать!.. – вдруг тихо произнес он.
Я думала, он сейчас уйдет. Но Генрих сидел передо мной, явно размышляя над моими словами.
– Если я избегу создания семьи, то избегу и опасности стать жестоким. Или избегу рождения сына, который унаследует мою жестокость. Таким образом я докажу отцу, что я сильнее, что я победил.
– Твоего отца давно нет в живых. И я не знаю мужчины, который проявлял бы столько терпения и стремления понять женщину, как ты. Ты заслуживаешь любви, Генрих. Заслуживаешь стать отцом, вырастить достойного сына. Разве не в этом будет твоя полная, истинная победа? Не над отцом. А над твоими страхами и болью.
– Я пока не могу влюбиться. Потому что есть ты. – По лицу Генриха пробежала боль, он отвернулся от меня. Конечно, начать ухаживать за девушкой, будучи женатым, не в характере короля. – Но я обещаю подумать. Ты права, Эллен, однако мне пока тяжело это принять. По ряду не зависящих от меня причин.
– Хорошо.
Мне показалось, я заглянула в ту часть души короля, куда мне лучше не смотреть. Есть такие скрытые комнаты в замках нашей души, куда нашим друзьям и любимым лучше никогда не заходить. Ведь порой там скрывается нечто, похожее на то, что обнаруживает любопытная жена в замке Синей Бороды.
Я легла спиной на траву, подложив под голову руки. Облака проплывали над нами, окрашенные в золотистые оттенки вечернего солнца.
– Знаешь, – вдруг вспомнила я, – у нас в мире есть такие люди, которые занимаются душевными травмами, как лекари здесь лечат травмы телесные. И они говорят, что хотя бы раз в жизни стоит проораться в лесу, выплеснуть гнев, обиду, сдерживаемую ярость. И станет легче. Я никогда не пробовала. Всегда было неудобно.
– А сейчас?
Генрих тоже откинулся на спину рядом со мной.
– А сейчас… мне с тобой спокойно. И я знаю, что и тебе есть о чем покричать, как и мне.
Некоторое время мы лежали молча, глядя в небо. Генрих закричал первым. Сначала его крик был полон радости и восторга от неожиданно предоставленной свободы, но потом стал протяжным, тоскливым и вдруг перешел в глухое рычание. Я испуганно повернулась к нему и увидела, что он плачет.
Я хотела спросить, что с ним, но он снова закричал, так, словно кричал на кого-то. Лицо исказилось от злости и ярости, от гнева, который слишком долго обжигал его изнутри. И я все поняла. Он кричал на отца.
Я закричала тоже, откинувшись снова на спину, глядя в небо. Слышите, мучители, мы свободны! Свободны!
И зарыдала тоже. Это было необыкновенное чувство освобождения. С меня словно спали оковы, и от этого облегчения слезы счастья подкатили к глазам. Я не сдерживала их. И слышала, как плачет рядом король. А потом мы оба засмеялись, не сговариваясь. Переглянулись, растерянно, но заржали еще пуще. Хохотали до боли в животах. Я впервые видела, как хохочет король. И от радости даже заплакала. Так это было необычно, так здорово видеть его настоящим, живым! Потом снова засмеялась, уже сквозь слезы счастья. Так мы боялись, так ненавидели, позволяя горечи контролировать наши сердца, что теперь, освободившись, от облегчения испытывали эйфорию. И нам было очень смешно, что все эти обиды и страдания вырвались из тела просто через животный вопль.
Глава 43
Мы не знали, сколько времени еще пробыли у реки, но день клонился к закату. Король поднялся, отряхивая штаны, и помог подняться мне.
– Как твои ранки?
– Зуд прошел, – показала я ему запястья.
Кожа начала бледнеть, спадали воспаление и отек.
– Это хорошо. – Король отвернулся от меня. – Завтра сможем полететь.
Мне стало жутко от того, как быстро из живого человека он снова превратился в ходячую статую. Поежившись, я шагнула ближе к берегу, чтобы посмотреть на свое отражение в воде, но густая осока оказалась обманчива: вместо того, чтобы коснуться твердой почвы, моя нога провалилась в пустоту, а я, взмахнув руками, ничком полетела в воду.
На мое счастье, река в этом месте была достаточно глубокая. Вода сомкнулась над моей макушкой, но я тут же выплыла, оттолкнувшись ногами от песчаного дна, и встала, найдя возвышение. С меня лилась каскадами вода, волосы прилипли к лицу, я, отплевываясь, убрала их с лица. И тут услышала хохот Генриха.