Генрих ничего не ответил, но я продолжала стоять и смотреть на него, а дождь выливал на нас каскады воды. К черту, я давно промокла насквозь. Я не отступлю. Молнии сверкали все чаще, гром гремел, казалось, без конца, гроза уже была над нами. Но я собиралась раз и навсегда понять для себя, что за человек стоит передо мной. Есть ли в нем хоть капля любви и нежности, или он играл это? Или же он играет роль камня, а сам внутри исходит болью? Если так, то я хотела быть с ним, когда эта боль откроется. Невозможно вечно держать лицо. Особенно перед опасностью. Я знала двух Генрихов. И я отчаянно хотела понять, который из них настоящий. Зачем? На этот вопрос я не искала ответа. Это была потребность, жизненно важная необходимость, но я не осознавала, почему мне так нужно понять его. Я чувствовала, что готова вывернуться наизнанку, лишь бы он показал свое истинное лицо. И тогда я пойму что-то важное про себя. Да…
Я вдруг опешила, не прерывая зрительный контакт с Генрихом. Я пойму что-то важное для себя…
Мое лицо вдруг смягчилось, губы приоткрылись, ушло упрямое выражение, и я уже без злости смотрела на короля. Я знала, что и взгляд мой поменялся. Из меня вышли ярость и обида. Я поняла, почему мне так важно почувствовать его настоящего. Я хотела понять его, хотела стать ближе к нему. Я испугалась своих мыслей, но тут король заговорил.
– Я боюсь, что проиграю войну, – тихо сказал Генрих, потупившись, потом медленно поднял глаза и продолжил: – Я боюсь, что не спасу свой народ. Что король из меня никчемный. Я боюсь быть слабым. Боюсь быть жестоким. Боюсь возненавидеть тебя и боюсь привязаться к тебе. Я боюсь дружить с кем-либо слишком тесно, ведь так я тоже проявлю слабость. Я весь – сплошной комок страха. Но я не показываю этого и не говорю об этом. Ведь король должен быть уверенным, смелым, строгим, сильным. Справедливым.
– Но ты любишь свой народ?
Страшно хотелось его обнять, но я боялась спугнуть эту откровенность между нами.
– Люблю. Я не столько трясусь за потерю власти, сколько за потерю тех, кого люблю. Если со мной оборвется мой род – нестрашно. Но если я не смогу защитить остальные семьи – это убьет меня. И если меня ранят, мне будет больно. Но мне придется держать лицо перед подданными. Я не могу быть слабым, Эллен. Я не могу, как ты, говорить все, что думаю. Ты смелая. Я трус.
По моим щекам текли горячие слезы вперемешку с холодным дождем. Я выдохнула, как выдыхают страшное напряжение. Боги, вот же он… настоящий…
– Ты очень смелый, Генрих. Ты сейчас очень смелый. Я так благодарна тебе за твои слова… Спасибо за доверие! Пожалуйста, если можешь, говори со мной. Если не выражаешь эмоции лицом, то скажи словами… Мне очень нужно понимать, что ты чувствуешь.
– Зачем?
– Так я доверяю тебе.
Я взяла его за руку и подошла ближе. Подняв лицо, улыбнувшись от того, как дождь забарабанил по щекам, я посмотрела ему в глаза.
– Ты не безнадежен, слава богам. Как хорошо, что ты все-таки живой, Генрих.
– Эллен…
Он вдруг наклонился ко мне, я испугалась, что он целоваться полезет, но он лишь сгреб меня в свои медвежьи объятья. Я крепко обняла его в ответ. Сама напросилась. После такого разговора любого потянет обняться и спрятать лицо на груди другого. Но его объятье было таким сильным, что на миг я почувствовала себя в абсолютной безопасности. Я снова оказалась к нему так близко, как только могут соприкоснуться души людей. Он словно разорвал свою грудь и показал мне на мгновение свое ярко-алое, полное огня сердце. Что бы он теперь ни говорил, я буду знать, что он настоящий. И его открыла я.
– Знаешь, – сказала я, чтобы скрыть неловкость, – пойдем в спальню, а то простудимся.
И, высвободившись, пошла первой, а Генрих нехотя зашагал за мной.
В спальне мы остановились перед кроватью.
– Если мы могли спать вместе на тесной лежанке, то сможем и на кровати поместиться? – спросила я.
Король сделал неопределенное движение, словно собирался выйти.
– Останься. Пожалуйста.
Он застыл, поднял на меня недоумевающий взгляд. Впервые я заметила янтарные всплески в его темно-карих глазах.
– Мы же друзья, правда? – спросила я.
У него явно отлегло от сердца, и он кивнул. Мы разошлись на мгновение, чтобы переодеться в сухое, а потом чинно улеглись на кровать с разных сторон. Между нами только меча не хватало для более лубочного изображения нашей невинной совместной ночевки.
Я улыбнулась, повернулась на бок и уснула, весьма довольная собой.
Посреди ночи сквозь сон я поняла, что лежу совсем рядом с Генрихом, положив руку ему на талию. От его древесно-пряного запаха я теряла голову даже во сне. Я никогда не думала, что естественный запах человека может быть приятнее любого парфюма. От него мне было тепло. И мне совершенно не хотелось отодвигаться. После того, как он раскрылся, Генрих стал мне как родной. Я уткнулась носом в его плечо.