Быть может, если тогда мне хватило ума пойти рассказать все профессору Макгонагалл, возможно, все сложилось совершенно иначе. Но я был маленьким идиотом, для которого не было ничего важней, чем учиться в волшебной школе. Я даже не понял, что со мной произошло - от одноклассников в маггловской школе я был наслышан, что мужчины и женщины иногда вместе делают непристойные вещи, но это было совсем непохоже на то, что делал со мной Квирелл.
Естественно, я никому ничего не сказал.
С этого момента я постоянно переживал, достаточно ли хорошо я себя веду, и не рассказал ли Квирелл кому-то про меня. Вроде никаких предпосылок подозревать его в этом не было, но мне все равно было очень тревожно.
Спустя пару недель я вновь оказался с профессором в его кабинете наедине, и вот тогда-то я понял, что первый раз - это были еще цветочки. Квирелл был страшно зол, кричал, что я плохой и заслуживаю наказания (я не осмеливался даже спросить, в чем был виноват, опасаясь, что мой вопрос вызовет у него еще большую ярость). Я молча выслушивал его обвинения и переносил его пощёчины, а потом так же молча терпел самое страшное унижение в моей жизни. Тогда он даже не раздел меня полностью - просто нагнул и заломил мне руки. Я вел себя тихо, боясь, что нас кто-то услышит. На этот раз Квирелл не был так тороплив, и все происходило небыстро, отчего моя пытка, казалось, длилась бесконечно. Я сдерживался изо всех, чтобы не заплакать, потому что мне еще никогда не было так больно и страшно - шок не позволил мне этого сделать.
Когда же он получил то, что хотел, его ярость иссякла, он даже потрепал меня по волосам и сказал:
«Для первого раза неплохо, Гарри, но ты недостаточно стараешься.»
И я понял, что это было только начало моих мучений.
После этого случая существование личности Гарри Поттера, как разумного существа, имеющего право на уважение, для меня закончилось. Я был омерзителен сам себе и ненавидел себя больше, чем кого-либо. Мне казалось, что теперь я грязный, что я действительно плохой, раз со мной можно было так поступить. Никто не догадывался, что произошло между мной и Квиреллом, но у меня началось помешательство - мне казалось, что все перешептываются у меня за спиной, обсуждая то, что со мной случилось. Мне казалось, что мои новые друзья как-то странно на меня смотрят, и я перестал с ними общаться, боясь, что если они узнают, то возненавидят меня и расскажут об этом остальным.
Профессоров я теперь тоже опасался, боясь представить, на что способны остальные, если один безобидный на вид Квирелл причинял мне такие страдания. Он как-то раз обмолвился, что все преподаватели в этом замке заодно, и если я вздумаю жаловаться или, как он говорил «трепаться», он непременно об этом узнает, и тогда мне лучше не знать, что он со мной сделает. Я верил ему безоговорочно, даже не допуская мысли проверить его слова. Я окончательно уверился в его правоте после того, как Макгонагалл отправила меня к нему на целую неделю «на отработки» - стоит ли говорить, что к концу этой недели я едва мог сидеть - о том, что каждый поход в туалет превращался в пытку, я и вовсе молчу. Я понял, что в этой школе не существовало ни одного человека, способного защитить меня.
Поэтому при первой же возможности я бежал от людей, прятался по закоулками замка, бродил по окрестностям школы, но Квирелл как будто невзначай находил меня и раз за разом насиловал, принуждая делать всякие омерзительные вещи. Поначалу я держался, как оловянный солдатик, и сносил издевательства молча, но однажды не смог вынести боли и расплакался в процессе. В тот момент я лежал на спине, и лицо моего мучителя было мне прекрасно видно - никогда не забуду то выражение исступленного восторга, которое возникло у него при виде моих слез.
«Мальчику очень больно, не правда ли?» - жарко прошептал он с горящими глазами и, услышав мое тихое судорожное «да», со стонами забился в экстазе.
Я интуитивно понял, что больше всего на свете его возбуждал вид моего страха и моих слез; наблюдать, как я мучаюсь, ему нравилось намного больше, чем то, что он со мной непосредственно делал. Потому я, всячески стараясь ему угодить, больше не отказывал ему в этом удовольствии, и каждый раз кричал и плакал, чтобы он поскорей дошел до пика и отпустил меня.
В первое время я ужасно страдал от того, что меня так часто и грубо использовали. Я отсиживался все свободное время в гостиной Гриффиндора над книжками - там Квирелл не мог меня найти и увести с собой. Но тот был ненасытен. Не желая дать мне передышку ни на неделю, он просто начал назначать мне отработки в любое время в любой день, а я не мог ему не подчиниться.
Я считал, что моя жизнь была отвратительна, и я сам был отвратителен, но я ни разу не задумался о самоубийстве, потому что у ничтожного Гарри была великая цель. Я страстно мечтал стать великим, сильным волшебником, чтобы другие любили меня за мои талант и могущество, и в своем стремлении овладеть магическим искусством я отдавал учебе все свободное время и методично постигал волшебные науки. Сейчас вспоминая тот период, я всерьез полагаю, что тогда учеба спасла мне жизнь, не дала сломаться, хотя и не удержала меня от совершения преступления.
Шло время. Человек, знаете ли, удивительное существо в некотором смысле - умеет адаптироваться к любым условиям и ко всему привыкает. Вот и я за несколько месяцев постоянного страха и унижений смог привыкнуть даже к насилию и смирился со своей участью, воспринимая новые наносимые мне оскорбления уже не так остро.
«Вчера Квирелл снова сделал со мной это», - оставлял я будничные записи в своем дневнике, будто сообщал о прогулке с друзьями.
Я заметал следы наших с Квиреллом «отношений», беспрекословно подчинялся ему во всем и даже демонстрировал свою признательность, чтобы заслужить его расположение.
Стыдно признаться, но я каждый раз, как собака, ластился к этому чудовищу, целовал ему руки и говорил, что люблю его, в надежде, что за это он сжалится надо мной и перестанет мучить. Я вел себя как маленькая шлюха, притворяясь, что мне было приятно его общество, и заверял в своей любви в то время, как на самом деле ненавидел его. Тогда я слишком плохо понимал психологию таких людей. Ему не была нужна ни моя любовь, ни моя преданность - ему приносили наслаждение только слезы и боль. Разумеется, он не верил ни в мою привязанность, ни в мои чувства к нему, или быть может, просто не обращал на них внимания, так как на меня самого ему было плевать. Я был объектом его похоти, обезличенным ребенком, от которого при первой же угрозе разоблачения он без сожаления бы избавился.
Меня методично и со знанием дела ломали, все глубже втаптывая в грязь, и я никогда не посмел бы просить кого-либо о помощи. Но даже моему терпению однажды пришел конец.
В один из разов Квирелл, утоляя свою порочную страсть, как будто сорвался с цепи и совсем озверел. Уже почти ночью он затащил меня сонного в ванную для старост и больше часа избивал и насиловал различными способами. Его толчки были слишком грубыми - он сильно порвал меня тогда и, испытав максимальное удовольствие от моих рыданий и криков, бросил голого посреди ванной в луже собственной крови. Несколько часов я один лежал на холодном мокром полу без движения и не мог встать. Казалось, что после такого можно желать только смерти, но именно в тот момент во мне запоздало проснулись ярость и желание мести, и я принял решение его убить.
Квирелл сам заложил мне в голову мысль о том, что я был дурен и испорчен, а у меня не было причин сомневаться в его словах - уже тогда для меня не существовало никаких моральных запретов, которые я не мог позволить себе нарушить.
К вопросу убийства я подходил скрупулезно и вдумчиво. Я искал такой способ, который обеспечит моему тирану длительные предсмертные мучения, поэтому простые способы, вроде удара ножом в грудь или шею, я даже не рассматривал. Я мечтал увидеть, как он извивается в агонии и умирает на моих глазах - так сильно я его ненавидел! Я лишь не знал, как заставить его это сделать и при этом не навлечь на себя подозрения.
Первым способом расправы, пришедшим мне на ум, была идея сжечь Квирелла. Зверства католической церкви, про которые нам рассказывали на Истории магии, очень вдохновляли мое больное жестокое воображение, и подобная казнь - страшная, мучительная, представлялась мне хорошим способом отомстить уроду.