Местность и вправду напоминает Кавказ в миниатюре. Вершины, изрезанные ущельями, выводят на горизонте причудливый узор. На волнистых полях, куда ни глянь, громоздятся курганы. Видно, что в свое время здесь хорошо погуляли – было и кого хоронить.
Спустя какое-то время добираюсь до Мельников. Село на вид вполне мирное, но у парней, которые идут по улице и поют «Серед степу на просторі», есть ружья, кое у кого – и револьверы с саблями. Одна старинная, ножны оправлены в серебро.
Подъезжаю:
– Добрый день, хлопцы.
– Слава Украине! – откликается несколько человек – вместо обычного «здорово». Я и не подозревал, что холодноярцы так приветствуют друг друга, отвечая «Украине слава!»[56]
Расспрашиваю, как добраться до монастыря.
– Можно через село, только так дальше. Поднимайтесь по этой улочке, за ветряком спуститесь вниз на Кресéльцы. И там прямо через лес.
Абрек одолевает не самый легкий подъем, и снова показывается купол, нырнувший было за линию гор по дороге из Головковки. За мельницей спуск, околица села. Дальше мостик и несколько домов под железной кровлей. Это и есть лесничество Кресельцы.
Слева, в окне одного дома, примечаю черноокую красавицу; справа, в воротах, стройная девушка в одной легкой блузке глядит на меня серыми глазами. Когда тебе двадцать два, то хворь не хворь – засмотришься и на черные, и на серые. Только выехав из-под обстрела, понимаю, что в этом месте развилка и жеребец уже свернул вправо. Поколебавшись, решаю не останавливаться – невидимый сейчас купол должен быть где-то там.
– Эй, казак! Вам в монастырь надо? Так это не туда! По той дороге вы еще к большевикам попадете! – кричит вдогонку девушка из ворот.
Разворачиваю коня и подъезжаю к ней:
– А вы откуда знаете, что мне в монастырь надо?
– Все казаки туда ездят.
Из хаты показывается женщина:
– Аня, марш домой, а то замерзнешь! Чертовой веры ребенок! Как увидит казака, по льду босиком бежать готова.
– Что вы кричите, мама? Это не наш казак, спрашивает дорогу к монастырю.
– А вы разве всех своих знаете?
– Конечно знаю. Скачут мимо нас…
– Видно, и погреться заглядывают…
– Да отчего ж нет? Один только есть такой… хмурый. Девушек не любит. Чорнотой звать, родом аж с Кубани[57]. Но его наши люди уважают, потому что москалей ловко бьет.
Прощаюсь, трогаю и беру влево.
– Скажите Черноморцу, что мы с Присей[58] к вечерне придем! – кричит со двора «чертовой веры ребенок».
Болезнь время от времени напоминает о себе: то в жар бросает, то знобит. Дорога вьется между деревьями, уходит глубоко вниз, понемногу взбирается на гору. Из-за поворота вдруг выезжает тачанка, запряженная парой добрых коней. Правит казак в черном теплом жупане и шапке с черным верхом. С ним еще один, одетый точно так же, но с серебряным треугольником на рукаве. Не атаман ли?
– Слава Украине! – Он поднимается на ноги. – Вы в монастырь?
– Я офицер запорожской кавалерии, захворал в походе и еду к вам подлечиться.
– Вот это дело! Еще одна шашка, к тому же командирская, нам только на руку. Я Иван Компаниец, начальник конной сотни.
Рассказываю ему, что у меня письмо атаману, заодно выясняю, в монастыре ли тот.
– Нет, атаман живет в Мельниках. Я сейчас буду у него, могу передать. А вы езжайте дальше. Скажете и вам дадут теплое помещение и всё, что понадобится. Фельдшер наш покуда тоже в селе, зато есть одна старуха, монахиня – трех докторов стоит. Спросите моего помощника Андрия Чорноту. Только ничего не подумайте, если он вас не слишком любезно примет – такая у него натура. А так, не парень – золото. Я вернусь послезавтра или дня через два, есть одно дельце на Побережье.
Беседуя, я не мог отвести от него взгляда. Классическая красота: правильные черты свежего лица, густые – как нарисованные – брови; пылкие черные глаза, ласковые и смелые, изящный разрез рта. Стоило ему улыбнуться и казалось, что это молодая женщина, ради шутки прилепившая себе черные усики.
Отдав ему пакет, пускаюсь в путь. Километра через три дорога резко поднимается вверх. За поворотом мелькает купол, потом между деревьями проступают высокие валы и дома за ними. Налево идет тропа, которая дальше взбирается на вал чуть ли не под прямым углом. Не знаю, что делать. С вала раздается свист – какая-то фигура в черном машет мне рукой, указывая, чтобы ехал прямо. Еще один изгиб дороги и сквозь проем в валу подъезжаю к воротам, за которыми уже двор монастыря.
56
В пьесе Водяного отвечают «На веки слава!». Такой ответ среди сторонников УНР вообще известен и по другим источникам.
57
Сопоставив концовку 2-й части «Холодного Яра» и одноименную статью автора, опиравшегося на якобы свидетеля восстания 9 февраля 1923 г., которое в Лукьяновской тюрьме подняли приговоренные к расстрелу партизаны (в итоге все погибли), Роман Коваль счел прототипом Чорноты схваченного ГПУ 11 сентября 1922 г. в Елисаветграде (см. прим. 2) человека, назвавшегося Юрием Дроботковским, дворянином из Нечаевки (теперь Кировоградской области), с весны 1917 г. служившем добровольцем в трех полках российской армии, в том числе 12-м Ахтырском гусарском, что входил во 2-й кавкорпус (см. прим. 66). В его показаниях и словах, переданных завербованными ГПУ офицерами армии УНР Петром Трохименко и Юхимом Терещенко, ничего нет о Холодном Яре. Оттуда следует, что этот человек служил в отряде Ильи Струка, присоединившемся ко ВСЮР, и сдался Красной армии в середине февраля 1920 г. под Тирасполем (месяцем ранее отряд находился у Елисаветграда, недалеко от Холодного Яра), как и многие струковцы, и что советские документы на имя Дроботковского он подделал сам. У Владимира и Аделаиды Дроботковских в 1896 г. родился сын Павел и в 1897 г. – Юрий (в крещении Георгий). Младший в 1916 г. учился в Елисаветградском реальном училище (просил остаться на второй год по болезни), дальнейшая его судьба неизвестна. Сравнение написанных рукой Юрия Дроботковского и пленного заявлений свидетельствует, что это разные люди. Сверх того, Лжедроботковский на допросах путался в дате рождения Юрия. Павел служил в 17-м Черниговском гусарском полку, затем во ВСЮР штабс-ротмистром, в начале 1920 г. попал в плен. Состоя на учете Одесской ЧК (видимо, временно мобилизованным в РККА), он вполне мог рассказать Лжедроботковскому о своем брате. Зинкевич же в конце мая 1920 г. упоминал своего бойца Андрия Чорноту, кубанского казака, жившего на хуторе у Мельников. Писали о Чорноте и Постоленко (см. прим. 127), и Дорошенко (см. прим. 173), но неясно, опираются их свидетельства на что-то иное, помимо оригинального издания этой книги. Известны также атаман Чорнота (Чаплин), отряд которого действовал с 1919 г. в районе Диканьки и Чутовки, и полусотенный Чорнота в «Надбужанской дивизии» атамана Хмары (Семена Харченко либо Ипполита Годзиковского) на Подолье в начале 1921 г.