Между церквами и домами[59] ходят сестры и казаки в шинелях и черных жупанах. Старенький поп, тихо смеясь, отражает атаку здоровенного пса, норовящего лизнуть его в лицо. Увидев меня, пес опускается на четыре лапы, стоит в нерешительности – словно думая, лаять или нет – и возвращается к своему занятию.
Спрашиваю первого встречного казака, куда мне можно поставить лошадь.
– Так это у Бондаренко[60]. Гриб[61] домой уехал, так что он теперь за хозяина. Вон там, в амбаре.
Поворачиваю туда. На порог как раз вышел человек типично офицерского вида, с бородкой и в пенсне с одним стеклом. (Второе разбилось, а вставить новое в Холодном Яру было не у кого.) Это и есть хозяин. Называюсь и объясняю ему, в чем дело.
– Василь! Забери жеребца на конюшню, и пусть там присмотрят, – говорит он одному казаку.
Мимо нас пробегает какой-то сорванец в черной свитке. Бондаренко его придерживает.
– Ты-то мне и нужен, Ивась. Вы с Петром в той же келье?
– Ну да.
– Тепло у вас?
– Еще как! Если натопим, одетым и не усидишь.
– Тогда собирайте манатки. Кровать одну оставьте. Я тебе дам сейчас постель, застели её, топи хорошо и ухаживай за этим больным офицером.
– А вы мне обещали пистолет!
– Ладно. Мы тут пригрели двоих мальчишек, – рассказывает хозяин. – Отцов красные убили в том году, так семьи всем миром поддерживаем, а этих живчиков никак не прогонишь. В казаки хотят.
Через полчаса я лежал в теплой постели и дряхлая монахиня натирала мне опухшую ногу каким-то бальзамом. Потом натерла и грудь, напоила горячей травяной настойкой.
– С Божьей помощью скоро выздоровеете.
– Не тиф у меня, бабушка?
– Упаси Господь. Лихорадка напала, по глазам вижу. С ногой дольше провозимся, а жар за три дня пройдет. Укутайтесь получше, а я попрошу кого-нибудь из сестер еще одеяло принести.
Вид у новой квартиры весьма скромный. Давно не беленные стены кое-где облупились, из мебели лишь кровать – то ли монашья, то ли военная, – стул и стол, где я разложил всё свое имущество: шашку, кинжал, два автоматических пистолета, короткий немецкий карабин и две ручные гранаты Миллса.
Инокиня ушла, а ко мне явился новый гость – поджарый, но широкоплечий казак, одетый в кубанский кожух и татарскую каракулевую шапку, с полным набором отделанного серебром кавказского оружия на поясе. На вид истый чеченец: бритая голова, горбатый нос, смуглая кожа. Глянув в его суровое, нахмуренное лицо, я тотчас догадался – это Чорнота, тот самый, что «девушек не любит». Не здороваясь, уселся напротив.
– Ну как?
– Ничего…
Под его взглядом становилось не по себе. Так смотрит разве что охотник, выслеживая опасного зверя. Он заметил посеребренную рукоятку моей шашки.
– Месрихановский клинок?[62] Хорошая сталь… Закалена чуть тверже, чем надо, иногда ломается.
Я подивился его способности угадать оружие по оправе. Должно быть, знаток.
– Дорогой я встретил сотника Компанийца. Передал с ним записку атаману.
– Грешного черта хвост! Кукла крашеная бабам на утеху! Не будь я Андрий Чорнота, если коцуровцы не убьют его – не в этот, так в другой раз! Поперся к своей вдовушке на Побережье. Мало ему здесь юбок! Говорил же: «Садись к мужику на подводу и вези свою дурью башку кудрявую – никому вреда не будет, если размозжат». А так тачанка с пулеметом зря пропадет. Какой это к черту офицер, если по такой надобности казаков оставляет? Сегодня тихо, а завтра, глядишь, и в бой придется идти.
– Много теперь в монастыре сил?
– Да какое там! Комендантская сотня[63], горстка конницы, шваль бездомная и еще деникинская офицерская рота из Лубен, мобилизованные. Их отправили с Полтавщины в Крым, а они взяли новенькие английские винтовки, по пятисот патронов на брата и дали деру[64]. Хорошие ребята… Видел франта с тремя глазами? Один из них. Наша сила в мужике – села тут крепкие. Полюбил я эти места… Оклемаешься – поездим, убедишься сам. Тут, по-моему, сажени земли нет, не политой казачьей кровью. Шанец на шанце, могила на могиле. Население пропитано казацким духом, чистокровные украинцы – за родину кадык вырвут, не то что на Подолье или Волыни.
– А среди монахинь сознательные есть?
– От этого зелья никакого толку. Те, что помоложе, увлечены нашим делом, да только игуменья, старая ведьма, ненавидит всё «малороссийское». Если кого застанет с украинской книгой в руках – тут же велит бить поклоны. Княжна какая-то из Петербурга. Жених у неё умер, так она с горя постриг и приняла, еще в молодости[65].
59
В конце XIX в. в монастыре имелись каменная церковь Св. Троицы, деревянная Св. Иоанна Златоуста и полтора десятка деревянных строений.
60
Фамилия изменена. Поскольку кое-кто из уцелевших холодноярских повстанцев живет теперь на Украине, кое-кто находится в тюрьмах и ссылке по другим обвинениям, я не стану приводить их настоящие фамилии. –
63
В конце сентября 1920 г. (см. прим. 272) большевики находили на трупах холодноярцев удостоверения казаков комендантской сотни УНР.
64
К 16 декабря 1919 г. для удара по повстанцам юго-востока Киевской губ. начальник тыла войск Киевской области ВСЮР Георгий Розалион-Сошальский сосредоточил 3-й Осетинский конный полк, Осетинский стр. батальон, гв. запасные батальоны и (на ст. Цветково) офицерские роты, отведенные с Левобережной Украины. Наступление РККА сорвало его план. Мобилизованные в Полтавской и Киевской губерниях офицеры переходили к повстанцам довольно часто. Переяславскую и Золотоношскую роты расформировали за «самостийные» настроения. Господствовали они и в Смелянской и Каневской ротах.
65
Игуменьей Матронинского монастыря с августа 1911 по сентябрь 1922 г. была Мелитина (Мария Руденкова, 1846 или 1847 г. р.).