– Если у человека добрый конь и оружие что надо – значит, человек стоящий.
Сказал как отрезал. Еще сближает нас то, что военную службу мы оба начинали в кавказской кавалерии под командой хана Нахичеванского и Султан-Гирея, усвоив нечто из магометанской военной этики[69].
Съезжаем с горы и пускаем застоялых жеребцов галопом. Недурной херсонец Чорноты с трудом поспевает за моим длинноногим, горбоносым Абреком, которого я приобрел за две пули у татарина-деникинца под Белой Церковью[70].
Вот и Кресельцы. Поглядываю на знакомый двор – не видно ли «чертовой веры ребенка» – и это не ускользает от внимания Чорноты.
– Аню что ли высматриваешь? Возьми себя в руки, а то пойдешь за Компанийцем чертям коз пасти.
Село переполнено народом, который сошелся из округи на похороны. Тут около десяти тысяч вооруженных мужчин. Слабый пол – главным образом девушки с горшками, завернутыми в платки, и венками из засушенных цветов. Настроены сурово, мужики то и дело ввязываются в горячие споры.
Встречаем шестерых Чучупаков. Василь – атаман, Петро, старший брат – его начальник штаба. С ними еще трое братьев (у младшего дуло ружья достает почти до макушки)[71] и рослый старик с длинной седой бородой – их отец Степан. Его винтовка с примкнутым штыком безупречно начищена.
Чорнота представляет меня. Василь сразу же обращается к нему с просьбой:
– Андрий, тебя, может, послушают охотнее. Мы сейчас идем в церковь, а ты покрутись тут, потолкуй с людьми. Наши задумали схоронить Компанийца и наступать на Чигирин. Так дело не пойдет. Если схватимся с Коцуром, большевики нам с другого бока всыплют.
В храме яблоку негде упасть, но перед атаманом толпа молча расступается. Компаниец лежит в простом дубовом гробу. Открытые глаза из-за отблеска свечей кажутся живыми; в них застыло какое-то незлобивое выражение. Над правой бровью черная ямка – след от пули. На лице и руках кровоподтеки – видимо дрался. Но даже и мертвым он на диво красив…
«Вернусь послезавтра», – невольно приходит на ум та встреча в лесу.
Недолгая служба, и гроб выносят из храма на полотенцах. Нести его будут на руках до самого монастыря, попеременно девушки и парни. Шествие, никак не менее пятнадцати тысяч человек, растягивается по дороге. Ополченцы идут сотнями, женщины – отдельными стайками. На лицах у всех отпечаток грусти или затаенного гнева. Немного странно, что народ так близко к сердцу принимает смерть чужака – «бродяги», которого занесло сюда в прошлом году из херсонской степи[72].
Чорнота как будто угадывает мои мысли:
– Тут в прошлом году местных ребят закапывали по дюжине в день – ни одному таких похорон не устроили. Любил народ Ивана, потому что ни для кого он своей головы не жалел. В конце концов, гибель в бою – дело будничное, душа так не болит.
Обогнав процессию, мы поскакали домой. Тяжко было гарнизону встречать с этой прогулки на берег Днепра своего любимца, веселого сотника. Меж двумя церквами, под деревьями, посаженными у чьих-то могил и ставшими за столетия великанами, ему вырыли глубокий дом. На кухне варили заупокойный обед.
Наконец-то шествие достигло монастыря и открытый гроб положили возле ямы. Увидев её, девушки, которые несли крышку, тихо заплакали. Мы с Андрием стояли там же. Посмотрев на лицо мертвого товарища, он сердито мазнул себя кулаком по глазам:
– Ах, чертов сын, чертов сын! – а когда старенький священник начал отпевать покойника, весь ушел в молитву. Чорнота оказался глубоко религиозным человеком.
Скорбный, величавый гул «Вечной памяти» вырывается из тысяч легких, среди девушек слышатся глухие рыдания… Гроб заколачивают и спускают в яму. Туда же летят венки, полотенца, женские платки…
Почетным караулом командует Йосип Оробко, но оглушительная пальба из тысяч стволов покрывает его сильный голос и данный гарнизоном залп. За валами тяжело гремят взрывы трех минометных мин.
«Как умру я, схороните…», – затягивает мощным басом немолодой крестьянин, который, опершись на ружье, стоит в первом ряду. Величественные звуки пения катятся над деревьями, отзываются эхом в балках:
Песня окончилась, и в толпе поднялся гневный ропот. Раздались крики «На Чигирин!», «Сколько их терпеть?!», «Смерть коцуровцам!»
Атаман встал на лавку около могилы и поднял руку с винтовкой. Народ затих.
– Граждане! Братья! Враг вырвал из наших рядов одного из лучших борцов, но не поддавайтесь справедливой жажде мести! Пусть память об Иване Компанийце вечно живет в наших сердцах, но оставим мертвого мертвым, а живое дело – для живых! Сколько раз терпела Украина поражение и страшную разруху из-за того, что сыны её бились между собой в тот час, когда на неё наступал внешний враг! Об этом больше всех могла бы рассказать старая гетманская столица, на которую вы собираетесь в поход.
69
Хан Гусейн Нахичеванский с 26 октября 1914 по 7 ноября 1915 г. (выбыл из строя по контузии 21 апреля) командовал 2-м кавкорпусом, куда входили 12-я кавдивизия и Кавказская туземная конная дивизия – она же Дикая. В Черкесском полку последней служили четверо Султан-Гиреев, среди них Крым (переведен туда примерно в то же время, когда хан Нахичеванский уехал на лечение; 22 августа 1917 г. назначен командиром полка) и Келеч (до сентября 1916 г. командовал 2-й сотней). Автор утверждал, что в 1915 или 1916 г. поступил вольноопределяющимся в Кабардинский полк той же дивизии (где служил в нижнем чине Султангирей Сахангиреев), однако в строевых приказах по полку за эти годы он не упомянут, как и в частично сохранившихся приказах за 1917 г. С автором нельзя отождествить ни Георгия Сергеевича Лисовского, прапорщика 1891 года рождения, что поступил в армию УНР и с 1923 г. состоял в УССР на особом учете, ни поручика Георгия Лисовского, служившего в 1916–1917 г. в 97-м Лифляндском полку.
70
Видимо, в ходе стычек Запорожской группы армии УНР с 2-й Терской пластунской отдельной бригадой ВСЮР к северу от Белой Церкви в начале сентября 1919 г.
71
Родные братья Василя и Петра – Олекса и Демьян – и кто-то из двоюродных. Петро был учителем в Вербовке (теперь Городищенского района Черкасской области), по семейному преданию, с помощью гр. Марии-Анели Браницкой (урожденной кн. Сапеги) переехал в Киев. В 1912 г. он поступил в Киевскую консерваторию, помогал композитору Миколе Лысенко собирать фольклор, преподавал музыку. Мобилизован в декабре 1915 г., окончил 1-ю школу прапорщиков ЮЗФ и 31 декабря 1916 г. был произведен в прапорщики. Консерваторию окончил, видимо, уже вернувшись с фронта. Олекса был сельским учителем, воевал рядовым. Демьяну во время описываемых событий не исполнилось 18-ти.
72
Компаниец был родом из Суботова, а по воспоминаниям сестры, Федоры Кириченко, домой вернулся в 1918 г. из Черноморской губернии.