Как уже отмечалось, с осени 1940 г. вновь заметно ухудшилось положение христианских конфессий в самой Германии. Под предлогом выполнения связанных с войной мероприятий богослужения после налетов можно было начинать только в 10 часов вечера, церковные здания конфисковывали для военных нужд, праздничные церемонии ограничивали, монастырские комплексы передавали государственным организациям и т. п. Согласно изданному в январе 1941 г. секретному приказу Партийной канцелярии, гауляйтеры получили право конфисковывать всю монастырскую недвижимость без оглядки на законы и постановления. Жертвой этой акции за полгода «пали» 120 монастырей, которые в основном стали использоваться в качестве домов отдыха для членов партии. Сопротивление изгоняемых монахов было подавлено репрессиями — 418 священнослужителей отправили в концлагеря. В мае-июне 1941 г. была запрещена почти вся церковная пресса, включая теологические журналы[120].
29 мая 1941 г. Борман был назначен вместо улетевшего в Англию Гесса руководителем Партийной канцелярии. В этом качестве он отвечал как за разработку, так и за окончательное редактирование и публикацию всех имперских законов и указов. Его власть в различных областях, в том числе и в государственно-церковных отношениях, значительно выросла. Согласно записи государственного секретаря Вейцзекера от 6 октября 1941 г., фюрер распорядился, чтобы все указания по церковным вопросам относительно присоединенных к Рейху территорий исходили от руководителя Партийной канцелярии. Уже через 10 дней после своего назначения — 9 июня Борман разостлал всем гауляйтерам империи свое письмо: «Отношения национал-социализма и христианства», в котором говорилось: «Национал-социалистическое и христианское мировоззрения несовместимы… В совершенно справедливой критике христианской веры утверждается, что без церковных прокламаций она бы исчезла. Поэтому национал-социализм признает силы природы как “всемогущность” или “Бога” и отвергает персонифицированного Бога. Интересам национал-социалистического государства соответствует содействие церковному партикуляризму, чтобы обеспечить руководство народом лишь со стороны партии». Лишь в случае полного устранения влияния Церкви «народ и рейх могут быть уверены в прочности своего будущего». Далее Борман писал о необходимости окончательно отказаться от мысли о создании Имперской Лютеранской Церкви, т. к. «Евангелическая Церковь также враждебно настроена к нам, как и Католическая». Поэтому церковное воздействие следовало уничтожить без остатка «в интересах всеобщего проведения национал-социалистического мистицизма во всех областях»[121].
Письмо Бормана приобрело скандальную известность, и Гитлер был вынужден отозвать его. Но, без сомнения, он полностью разделял высказанные там взгляды. Как раз с середины 1941 г. в кругу своих приближенных фюрер стал говорить о том, что, окончив войну, окончательно решит и «церковную проблему». В частности, он заявил: «Величайший ущерб народу наносят священники обеих конфессий. Я не могу им теперь ответить, но все заносится в мою большую записную книжку. Придет час, и я без долгих церемоний рассчитаюсь с ними. В такие времена мне не до крючкотворства. Решающую роль играет вопрос, целесообразно это или нет. Я убежден, что через десять лет все будет выглядеть по-другому. Ибо от принципиального решения нам все равно не уйти… Но для этого необходима некая опора»[122]. Гитлер верил, что своим авторитетом сможет сделать то, что другим позже трудно будет осуществить. В это же время сотрудникам Министерства церковных дел стало известно о словах, сказанных фюрером Герингу, что «после войны он выйдет из церкви, и народ, ликуя, последует за ним»[123].
Похоже думали Г. Гиммлер и его подчиненные. На заседании «разработчиков церкви» при РСХА 22–23 сентября 1941 г. шеф гестапо Мюллер разъяснил собравшимся, что необходимо выступить против церковных организаций сомкнутым фронтом: «Группенфюрер окончательно принял решение, что в будущем должно последовать полное подавление органами государственной полиции самого опасного из всех опасных врагов. Политическая Церковь сегодня взяла на себя роль, которую в 1918 г. играли спартаковцы и марксисты. За эту позицию политической церкви однажды придется рассчитаться. А потому мы всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами сметем этот материал»[124].
121