Подобные грабежи у евреев — обычные случаи. Почти каждый вечер к Розенбергам являлись немцы и забирали что-либо из мелочи: духи, пудру, зеркало, лампу, ножи, вилки, простыни, скатерти и т.п. Приходили офицеры с солдатами, офицеры единолично, солдаты без офицеров. Офицеры спрашивали требующуюся вещь, а солдаты просто смотрели, что бы стянуть. Розенберги научились отстаивать свои вещи, но в каждое такое посещение что-либо у них отбиралось.
При грабежах я теперь всегда молчал, но усвоил манеру сидеть, развалившись на стуле и смотреть в упор на немцев, стараясь сохранять все время ироническую усмешку. На солдат мой вид не производил ни малейшего впечатления, но офицеры смущались, заикались и спрашивали у Анны Соломоновны: «Кто это такой?» Тогда она торопилась представить нас: «Князь Александр Гаврилович Лашкевич, профессор...». Офицер, растерявшись, называл свою фамилию. Я вставал со стула, сгонял с лица усмешку, и мы обменивались рукопожатием. Узнав, что у «юдов» есть друг-профессор, да к тому же и князь, немцы прекращали реквизицию. Я спокойно разрешал Розенбергам эту мистификацию, убедившись, что она приносит им пользу.
Анна Соломоновна говорила мне: «Александр Гаврилович, когда вы сидите, развалившись на стуле, и смотрите с такой иронией на немцев, у вас такой, простите за это слово, дьявольский вид, что если бы я не знала, что вы наш друг, то я смертельно боялась бы вас. Я сейчас же вспоминаю Мефистофеля из «Фауста». Прорепетируйте еще раз». Но в присутствии немцев репетиция у меня не удалась.
Три или четыре офицера после знакомства со мной начали даже покровительствовать Розенбергам, запрещая солдатам являться в их квартиру. Эти офицеры стали приходить к ним как «гости» и простерли свою любезность до того, что принимали приглашение на чай, но только в моем присутствии. Когда двум таким «гостям» предложили чай до моего прихода (я запоздал минут на десять), они категорически отказались, но с моим приходом придвинули стулья к столу и выпили по четыре стакана чая.
Через Анну Соломоновну, хорошо говорившую по-немецки, офицеры с удивительной наглостью спросили меня: как это я, ариец, образованный человек, к тому же дворянин, нахожусь в дружбе с «юдами»? Я ответил так: «У нас в России евреи, в отличие от западноевропейских евреев, являются не эксплуататорским или посредническим классом, но трудовым элементом, с которым не зазорно дружить, мы считаем евреев такими же людьми, как и мы сами. Что же касается частного случая со мной, то моя дружба с Розенбергами объясняется их культурностью, джентльментностью Рувима Израилевича и обаятельностью бесед Анны Соломоновны». Такой ответ произвел на них впечатление. До сих пор они не подавали руки Розенбергам, теперь же, уходя, оба они по моему примеру поцеловали руку Анны Соломоновны, но Рувиму Израилевичу руки так и не подали, отметивши свое расположение снисходительным кивком головы.
7.XI.41 г.
Надвигается что-то ужасное. Среди населения распространяются слухи, что всех евреев немцы будут расстреливать. ...
Конечно, это вздор. Как бы ни были жестоки немцы, они не решатся на уничтожение мирного населения, хотя бы и еврейского. Как выяснили Розенберги, в Польше, давно оккупированной немцами, евреев не убивали, но создали им тяжелые условия жизни: гетто, концлагерь, физические работы, уменьшенный паек. Я предполагаю, что и в СССР будет то же самое, но с той разницей, что тогда, как в Польше население усугубляет страдания евреев своим отношением к ним, у нас русские люди, более сердечные и никогда за свою историю не проявлявшие шовинизма, будут всячески облегчать участь своих сограждан-евреев.
За истекшие пять недель русские люди явно проявили высокие гражданские качества. Продолжается в полной мере общение с евреями, никто из русских людей не прекращает с ними знакомства, русские отказываются показывать немцам квартиры «юдов», отзываясь незнанием таковых. Они спешат предупредить евреев об обходах немцев с реквизициями, берут к себе еврейские вещи на хранение, чтобы спасти их от реквизиций, хотя всем известно, что немцы запрещают населению прятать еврейские вещи.