26.XII.41 г.
В течение этих двух недель я слышал толки о том, что некоторые евреи не пошли на регистрацию и попрятались, а немцы их вылавливали. Так, я слышал, что инженер Кругликов прятался у своих знакомых до 23.XII, но, возвратившись на квартиру своей сестры, где у него были тайники ~ шкафы или сундуки, был захвачен немцами.
Встретился я в это время с доктором Языджи Татьяной Давидовной (караимка), она рассказала, что у нее во дворе на чердаке прячется еврейка, которую Языджи кормит по ночам, у этой еврейки есть паспорт, который надо только подправить, переделать национальность и имя. Эта женщина думает с кое-каким золотом уехать в район и выдавать себя за русскую.
Я принимал участие в подделке паспорта. Паспорт был готов, женщина перешла жить с чердака на какую-то квартиру, но прожила там недолго и сама явилась в полицию. Нервы ли ее не выдержали, или она надеялась спастись с помощью полиции, — не знаю, но она предала саму себя и, кстати, выдала Языджи как соучастницу. Немцы таскали Языджи в гестапо. ...
Прятавшиеся евреи вылавливались на чердаках, в подвалах, в окопах, в щелях. Значит, находились люди, которые помогали евреям скрываться в своих дворовых тайниках, но находились, очевидно, и специальные ищейки, которые, случайно заметив такого прячущегося, доносили о нем. Под воздействием таких фактов я перестал сомневаться: итак, немцы — истребители чуждых им наций! ...
7.I.42 г.
12 часов ночи. Сильный стук в дверь и безапелляционный приказ: «Немедленно освобождайте квартиру». Нам нечего было расспрашивать, в чем дело, — мы знали, что наши завоеватели не терпят не только возражений, но и расспросов. Насильственная очистка квартир от жильцов в течение одного-двух часов давно практиковалась немцами. Знали мы также и то, что не имеем права брать с собой из квартиры «лишнего» имущества, которое поступало в полное распоряжение немцев.
Сборы были недолги, мы оделись, собрали постели и приготовились уходить. В час ночи нам милостиво разрешили: «Можете оставаться на месте». Немцы заняли только три первых квартиры нашего двора, выкинувши из них в час ночи три семьи с детьми, с больными, со стариками.
Таким же образом были очищены от жильцов Пушкинская улица, часть Кантарной и другие. ...
В конце 1941 года[88] немцы заполнили здание Пединститута, занятое под гестапо, заключенными. Были там и выловленные евреи, и пойманные «грабители» (грабеж, конечно, по понятиям немцев) и преданные доносами партийцы.
Но, несмотря на весь ужас положения, угнетенное население находило в себе мужество укрывать и спасать обреченных на смерть. ...
Так, священник Кладбищенской церкви и священник другой церкви, находящейся на улице Розы Люксембург, крестили несколько евреек, которые как христианки на некоторое время спаслись от угрожавшей им смерти. Эти и другие священники крестили много еврейских детей, которых приютили у себя соседи и русские родственники погибших евреев. ...
Некоторых знаю и я. Упомянутые священники пострадали за свое человеколюбие. Оба были посажены немцами в тюрьму и просидели в ней по несколько месяцев. Мы ожидали их расстрела, но немцы все-таки выпустили их. В течение этого года я встречал и встречаю и теперь евреев: значит кто-то, рискуя своей жизнью, спасает своих ближних. Есть же счастливые люди, которые могут это делать. Такими соотечественниками можно гордиться.
О звериной жестокости немцев ходит много рассказов. Были такие семьи, в которых мужья-евреи эвакуировались, а жены-русские остались с детьми полуевреями. Таких детей немцы выискивали и увозили в гестапо. Матерям немцы разрешали жить дальше, но, как общее правило, матери следовали за детьми, не желая жить без них, подвергаясь казням вместе с детьми.
Называли мне и мужей-русских, погибавших со своими детьми от жен-евреек. По некоторым причинам я не могу теперь обосновать свои воспоминания именами, но будущий исследователь восполнит этот пробел.
Профессор Балабан был пощажен, как крещенный до революции еврей, имеющий жену бывшую княжну. В конце декабря 1941 года он высказал мне свое опасение насчет своей собственной судьбы. Я тотчас вынул свой паспорт и дал ему: «Возьмите и бегите с ним, приклейте только вместо моей свою карточку».
Он разговаривал со мною, держа в руках мой паспорт: «А как же вы будете без паспорта?». «Я подожду месяц-два после вашего отъезда, и когда немцы придерутся ко мне, объявлю, что паспорт утерян. Самое большое, что они могут сделать, это оштрафовать меня, да и то, едва ли успеют, так как возвращение наших войск не за горами». «Так вы верите в поражение немцев?» «Я убежден в этом». «А я не верю. За услугу спасибо, но воспользоваться ею не могу».