15.XII. Неделю не записывала ничего. Все шло сравнительно гладко. Аркадий работает, я ношу ему кушать, встречая по дороге от работы в гетто. Работать ему тяжело, плохо чувствует себя после контузии. Милостиво разрешили ходить на работу с 8 часов утра до 5 часов вечера. Работать подгоняют. Спешат застеклить здание. Сегодня после работы меня удивил вид Аркадия и других с ним работающих. Один из них был весь в ссадинах. На мой вопрос — что случилось? — ответили, что он порезался стеклом. Аркадий еле шел, объясняя усталостью. Не верю, что-то есть, но умалчивают. Когда нужно было уже расстаться, Аркадий захотел почему-то «особенно» проститься: «Мы с тобой расстаемся всегда, точно ничего не происходит, и мы живем в мирное время. Давай простимся как следует». Я насторожилась, мне стало не по себе. На глазах у него слезы. «Береги Фредика». Больше ничего не сказал, крепко обнял и поцеловал.
Не могу ни о чем думать, мысли разбредаются, не соберу никак.
16.XII. Сегодня утром не дождалась Аркаши в условном месте, прождав 3 часа. В Стройконторе узнала, что сегодня из гетто никого не выпускали. Послала на разведку Фреда Он пробыл у отца весь день. Уже стемнело, а его не было. Волнения были велики. Принес записку. Аркадий просил не волноваться, задержали для проверки документов. Возможно, что и завтра не выпустят. Что-то подозрительно, очень беспокоюсь. А почему запрещен вход в гетто русских? До сих пор туда ходили, кто хотел. Что-то ждет нас?
17.XII. Сегодня тоже никто не выпускался из гетто. И туда даже пробраться Фред не мог, принес обед обратно. Поставлена большая охрана. Как жутко! Неужели вывезут? Буду ждать утра. Сон не идет, и писать нет сил. Мысли работают в одном направлении — неужели конец?
21.XII. Три дня была в полусознательном состоянии. Не могу поверить случившемуся. За что?
18-го утром в шесть часов Фред пронес отцу кушать. В восемь часов вернулся домой, молча поставил не тронутые судки с едой на стол и, ничего не сказав, вышел. Где он — я не знаю. Уже совсем темно пришел домой бледный, осунувшийся, без пищи за целый день. Говорить не мог. Просил ни о чем не спрашивать. Только сказал: «Кончено все — папы нет».
Вечером пришла знакомая и сообщила о расстреле. Плакать не могла, да и нельзя было. Мы не имели права даже плакать и говорить. Только ночь была свидетельницей нашего горя. Мы могли плакать и тихо разговаривать. Неужели это правда? Не верю и сейчас. Есть надежда, что Аркадий жив, так как двести человек убежали из гетто. Быть может, и он в их числе? Смог ли он бежать, ведь он был очень плох. Боюсь думать о случившемся. Будьте прокляты, немецкие овчарки! Наказание за ваши злодеяния ожидает вас. Наши дети никогда не простят вам.
25.XII. Сегодня праздник Рождества. У многих стоят елки. Стоит и у нас елка. Сколько слез пролито над ней. Она нам не нужна, но делать нечего, приходится маскировать свои чувства. А как это тяжело! Фред не смотрит на нее. Немчура шатается по квартирам и смотрит, как кто проводит «праздник». Какой у нас может быть праздник! Наш праздник ушел от нас надолго, пока мы не будем свободны. У нас будут свои праздники, близкие и понятные для нас. ...
Сегодня вышла с Фредом на улицу. Встретившиеся ученики, идущие с немецкими солдатами, крикнули Фреду: «Эй, жид, ты еще цел?» Обидно и страшно. Неужели и нас ждет участь отца? Хочется дождаться свободы, а она придет. Лучше смерть.
2.1.1942 г. Сегодня читала на улице газету. Хотелось сорвать ее с витрины. Какие все продажные! Как раболепствуют и продают своих людей. Красуются и приказы, несущие по-прежнему только смерть. А что еще можно ждать. Жители все еще в праздничном настроении, а у нас нечего кушать. Третий день я ничего не ела, и сегодня я отдала Фреду последние два сухаря. Что будет завтра? Обещали дать стирку. Опять проклятая немецкая грязь. Выхода нет. Отдала в обмен кожанку Аркаши, но пока еще ничего не привозили. Выручает соседка Галя, но и у нее сейчас ничего нет. По возвращении домой встретили группу скованных друг с другом людей. Это бежавшие из гетто. Вид их ужасен: бледные, исхудавшие, обросшие. Сопровождают полицейские. Почетная работа — гонять своих людей на смертную казнь. Предатели. С новой болью и силой открылась незажившая рана. Вспомнилась подробность расстрела, рассказанная очевидцами, бывшими на закопке и живых и мертвых людей. Не по доброй воле шли они на это дело. Ловили их на улице, вручали лопаты и гнали под угрозой смерти. Многие за отказ закапывать людей пошли к последним, а некоторые не выдержали и сошли с ума. Да и кто может быть равнодушным к таким зрелищам. Превзойдены нероновские времена. Нет сил писать.