Часов в десять утра залаяла собака во дворе, я глухо услышал топот ног. Оказалось, что пришли из полиции русские. Сделали повальный обыск, искали, где муж. Жена сказала, что муж ушел давно. Он ушел, а через часа два пришли и забрали жену и дочь. Я этого ничего не знал.
Мы с женой условились. Рядом с этой стенкой была темная комната, в которую ход был из сарая, в комнате висел рукомойник. Мы уговорились, что если ее будут забирать, то она придет туда и будет стучать рукомойником, закричит «Верочка, собирайся, пойдем». Но этого она не успела сделать, когда пришли первый раз. Когда же пришли через два часа за ними, она пришла в темную комнату и стала стучать рукомойником и кричит: «Верочка, собирайся, пойдем!». Я все понял, их забрали часа в два дня. Я решил, что раз их забрали, значит — все. Жена моя русская. Можно себе представить мое состояние. Но выбраться оттуда я не решился. По узкой полоске света я наблюдал, что наступает конец дня, и часа в четыре свет совершенно пропадал, я понял, что наступает ночь. Патрули кругом громко разговаривают, собака принялась жутко выть, ведь во дворе никого не осталось, я в эту ночь чуть было не рехнулся, но все-таки решил еще подождать. Думаю, если утром не вернутся, то надо кончать. Выбраться я все-таки решил. Но день этот переждал, смотрю — луч света уходит, а никого нет. Не знаю, чем объяснить, но я все-таки переждал еще ночь. Это уже была вторая ночь без семьи. Собака эту ночь так выла, что нельзя было места найти. Тут самому не знаешь куда деваться, а еще собака воет. Свет у меня появился не раньше девяти часов утра.
В бутыли у меня было литров шесть воды. Во рту все высыхало, воду пил, а есть не хотелось, даже о еде и не думал. Первый день ел, когда семья была тут, а когда уже их забрали, то только пил.
Стал ждать, думаю: ну, если сегодня не придут, значит, все. Решил твердо кончать это дело, что же жить без семьи?
Часа в два дня слышу: собака залаяла, хлопнула калитка быстро. Я решил, что наша знакомая русская женщина имела ключ и она пришла проведать меня, она знала, что я там нахожусь. Рядом со мной был большой сарай, слышу: дверь отворяется в сарай — а в сарай ход знала только одна жена. Она через сарай пробежала и вскочила в темную комнату и стала кричать: «Илюша!»
У меня дыхание остановилось, слезы душат меня и ответить я не могу, а она меня зовет: «Илюша!»
В это время опять хлопнула калитка, опять кто-то прибежал, слышу шаги, но не знаю кто это. Слышу, жена крикнула: «Верочка, папы нашего нет». А я ответить не могу, только за стенку хватаюсь. Прошло некоторое время, волнение улеглось, и я ответил:
— Ой, родненькие, вы живы!
Жена вынула деревяшку, я спрашиваю их, что с ними было? Жена говорит: все расскажу, только не волнуйся.
Я немного успокоился и пришел в себя. Жена говорит:
— Прежде всего, мы не ели и ты тоже, я приготовлю покушать, а потом все расскажу.
Я кое-как дождался, пока наступил вечер, жена постучала и втолкнула в отверстие пробирку с бульоном, грамм тридцать бульона с рисом, я из пробирки выливал в чашку, так она мне дала пробирок двадцать, и, пока теплое, я поел. Она рассказала, что их забрали в полицию пятого участка. Там было несколько евреев. Ночью их вызвали на допрос, спрашивали, где жили раньше. Раньше мы жили на Розы Люксембург. Откуда приехали, кто такие? Жена сказала, что я у ней второй муж, и дочь от первого мужа, указала адрес. Все-таки им не поверили и отправили обратно в камеру. Вызвали людей из того двора, где они жили раньше. Они сказали, что дочь эта от еврея. Больше всего жена мучилась из-за дочери. У дочери брали на исследование волосы, измеряли голову. Дочь держалась смело, она очень смелая у нас, я даже не ожидал. Она сказала, что это не ее отец, что ее отец русский, можете узнать по метрике. Она родилась при советской власти на Украине, и в метрике записали — «украинка». Метрическая сохранилась, немцы ничего не могли сделать и выпустили их обеих. Мы немного успокоились. Так прошло несколько дней. Всего я там прожил порядочно.
Не могу сказать точно, но наверно, дней через четыре-пять опять залаяла собака, а до этого целые дни никто не приходил. Зашло порядочно людей, было слышно по шагам. Я решил, что опять обыск начинается. Условились, что жена даст мне знать в случае чего. Опять начался обыск.
Как я узнал позже — оказалось, что в полицию пришла русская женщина, которая работала в Аптекоуправлении бухгалтером. Она жила у нас, знала, какие вещи и сколько чего у нас есть, так что все это она сделала с корыстной целью. В полиции она заявила, что жена и дочь еврейки. ...
Она была неимущая, мы ее пожалели тогда. Теперь она подтвердила, что моя жена и дочь еврейки, и опять забрали обеих. Жена прибежала в темную комнату и опять начала стучать рукомойником и кричит: «Верочка, идем!». Опять я две ночи просидел один. На раз было хуже, потому что их повели не в полицию, а в гестапо на Подгорной. Там, в основном, стали проверять дочь, жену признали, что она русская. Дочь исследовали, измеряли во всех направлениях голову, отрезали волосы, но не издевались, не били. Сказали, что жена свободна, а дочь оставляют. Жена набросилась на немца. В это время в комнату вскочил русский немец. Спросил: