Только что старуха поковыляла дальше, как калитка распахнулась и из нее вышел парень в лихо сдвинутой на затылок шапке.
– Эй, тетка, – сказал он, поглядев на Маланью, – ты чего? Подаянья ждешь? Пройди на кухню, даст хозяйка. Она у нас добреющая.
– Да я не о том, сынок. Мне бы Патрикей Назарыча повидать-словцо ему одно сказать. Прислали меня к ему.
– Да кто прислал-то? – спрашивал Степка, с удивлением глядя на необычного гонца, да еще с малым мальчишкой.
– Михайлушка прислал, вот кто, – сказала Маланья, утирая слезу.
– Михайла, – еще больше удивился Степка. – От Карпа Лукича, стало быть?
Маланья отрицательно мотнула головой.
– Ну, идем, коли так, в избу, – решил Степка. – Мальчонку здесь покуда оставь.
Но когда Маланья встала и попробовала оторвать малыша от своей юбки, тот поднял такой визг, что Степка махнул рукой и сказал:
– Ну да ладно, тащи и его.
Патрикей Назарыч тоже очень удивился, когда Степка сказал ему о Маланье.
– Ну, говори, – обратился он к ней, – чего тебе Михайла наказывал.
– Да он мне, родимый, ничего не наказывал, – пробормотала она, всхлипывая.
Патрикей Назарыч вопросительно поглядел на Степку.
– Чего ж ты путаешь, тетка? – сердито прикрикнул на нее Степка. – Видно, за подаянием пришла, так говорил я тебе – к хозяйке ступай.
Маланья совсем перепугалась и только всхлипывала, утирая слезы. Ванюшка, видя, что мать плачет, тоже заревел, дергая мать за юбку:
– К тятьке пойдем, мамынька!
– Погодь ты, Степка, – остановил Патрикей Назарыч. – Ты не бойся, сердешная. Ничего тебе не будет. Ты, верно, у Карпа Лукича была, и тебе там Михайла…
Но Маланья опять решительно затрясла головой. Не понимала она, какой еще Карп Лукич. Патрикей Назарыч нетерпеливо потер сухие ладошки. Он тоже не знал, как приступиться к глупой бабе.
– Ну, сказывай сама, чего знаешь, – решил он, махнув рукой.
Маланья с трудом, глотая слезы, невнятно забормотала:
– Схватили его, сердешного, повалили, руки скрутили, поволокли.
– Михайлу? Да кто схватил-то?
– А кто их знает. Собаками меня травили, а он, стало быть, кинулся, собак расшвырял и меня ослобонил, и мальчишку вон.
– А где то было? Ведаешь?
– В Белом городе. Спросила я, чьи хоромы, сказывали – князя какого-то, а имя-то я и позабыла нагрех.
– Не Воротынского? – догадался Степка.
– Вот-вот, касатик. Немилостивый, говорят, князь. – Царица небесная! – вскричала вдруг Маланья, залившись долго сдерживаемыми слезами. – Забьют они его до смерти. За меня, за горькую. Старших двух волки задрали, а тут Михайлушку… Да лучше б меня тот пес в клочья разорвал, лучше б на свет мне не родиться! Михайлушка, родимый!.. Провожала, думала – навек. А тут свиделись, да не в добрый час.
Патрикей Назарыч и Степка с удивлением переглядывались. Они понятия не имели, что у Михайлы была семья. Он никогда не поминал об том.
– Ну, поживешь покуда у нас, и с мальчишкой, – решил Патрикей Назарыч, поняв, что сейчас от бабы больше ничего не вытянешь. – Михайла у нас что свой, – стало быть, и ты оставайся. Маланья низко поклонилась.
– Спаси тебя Христос. Я то ништо, вот Михайлушка-то как?
Патрикей Назарыч, махнув рукой, сказал бабе:
– Ну, ладно, иди покуда к моей хозяйке, покормит она вас, а там что бог даст.
Степка глядел в окно, непривычно задумавшись.
«Как же так? Марфушу все поминал Михайла, и она за ним присылала, как он с обозом приходил. А у него, выходит, на селе семейство было. И когда поспел он? Вовсе мальчишкой он был в тот раз. Трое сынов».
Когда баба вышла, Патрикей Назарыч хлопнул Степку по плечу.
– Чего раздумался, парень? Нам с тобой обдумать надобно, как нам Михайлу вызволить. Изведет его Воротынский князь. Ты с челядинцами его знакомство ведешь, – может, что разведаешь?
Степка сразу ободрился. Ведомо, без него кто ж такое дело обделает?
– То так, – сказал он, потирая гладкий подбородок, – повар ихний больно меня жалует. Нонче же я к нему на поварню проберусь, разведаю, чего там у ихнего князя затеяно. Може, и к Михалке он меня как ни то проведет.
– Ну, это вряд, – покачал головой Патрикей Назарыч. – Иди. А я покуда Карп Лукича повещу.