Он что-то ответил ей.
— Да мне труда не составит, — говорила мать. — Я на ногу легкая. Тут и всего-то с километр.
Оказывается, они уже когда-то разговаривали и условились, что для новоявленного помещика будут приготовлены и сметана, и творог… Но не это поразило Раиску и возмутило, а то, что мать столь легкомысленно готова сама идти… в Яменник!
— Дочка, ну-ка принеси из сеней банку со сметаной и миску с творогом. Я там поставила в холодке.
Раиска, недовольно фыркнув, отправилась в сени, а мать живенько скинула домашний старенький халат и надела платье понаряднее.
— Это еще зачем? — опять фыркнула Раиска, выходя из сеней. — Или праздник нынче?
— Ну как же, чужой человек, — шепотом объяснила мать. — Неудобно.
Она не в окно подала молоко да сметану, а проворно вышла с этим на улицу. Было слышно Раиске, как она там говорила:
— Вот, пожалуйста, Арсений Петрович, все свежее, сегодняшнее. Не хотите ли луку с грядки, редиски или яичек прямо из гнезда? Раиска! — крикнула она. — Сбегай-ка в огород, нарви луку перьевого да редису, который покрупнее, надергай.
Раиска не отозвалась, будто не слышала — смотрела в щель между занавесками: этот самый Арсений Петрович, одетый в рубашку с отложным воротничком — «Чистоплюй! Профессор кислых щей!» — принял и банку, и миску, принял бережно. И неспешно, аккуратно уложил их в цветную авоську, которую Раиска тотчас возненавидела, потому что на ней изображена была хорошенькая женская головка. И плечики открытые там были, и туго распираемый лифчик.
— Не зябнете по ночам? — спрашивала мать. — Небось, туман там стоит, холодно? Жену надо было с собой прихватить… для тепла.
— Моя хатка с двойной крышей, Галина Дмитриевна, а спальный мешок на гагачьем пуху, — отвечал дачник.
«Хвастун», — подумала Раиска и тотчас сказала вслух, в открытое окно:
— Хвастун!
— В нем и в зимние морозы спать тепло, даже в сугробе, — невозмутимо продолжал он, словно и не слышал пренебрежительного замечания из окна. — Я в него не залезаю, сплю поверх, а то жарко. Ночи стоят теплые. Правда, у меня там по утрам и вечерам туманец поднимается, бывает и прохладно.
— Как вы не боитесь там! — удивлялась мать. — Один… в лесу… Я б со страху умерла.
Раиске показалось, что он и мать переглядываются со значением, то есть глазами-то ведут другой разговор.
Что произошло между ними и когда? Накануне, пока Раиска была в городе на рынке?
Дочь отметила: мать по-особенному улыбалась, и голос ее стал мелодичным. «Ишь ты!» — рассердилась Раиска.
— Зато у меня тихо-то как! — говорил дворянин Сутолмин. — Иные лечатся минеральной водой, физкультурой, а я тишиной.
— От какой же болезни?
— От сердечной, Галина Дмитриевна, от сердечной. Была красавица-жена — и нету. Были друзья — покинули. Теперь один, как перст.
И далее они разговаривали в том же духе. Раискино негодование нарастало. Она не выдержала, живо сменила свое платье на тот драный халатик, в котором обычно мыла полы или стирала белье, и вышла на улицу. Арсений этот Петрович стоял возле палисадника, Раискиной матери не было с ним. Раиска с самым независимым видом села на завалинку под окнами. Солнце пригрело завалинку. Раиска прижмурилась от удовольствия, как кошка, и словно бы не обращала внимания на дачника.
— Коленки-то не выставляй этак, — сказал он. — Целомудрие и только целомудрие украшает девушку!
Раиска дернула плечом:
— Почему локти выставлять можно, а коленки нельзя?
— Именно так: локти можно, коленки нельзя. Грация тела рождает грацию души.
— Ты уже старенький, чтоб засматриваться на девушек и на их голые коленки…
Он не успел ей ответить. Раискина мать вышла со двора, неся в фартуке яйца.
— Только что из гнезда, — сказала она воркующим голосом. — Еще тепленькие.
И стала бережно перекладывать яички в его авоську.
— Дочка, неуж трудно догадаться? Сходи в огород, принеси луку перьевого, редиски, укропчику.
— Вот еще! Что я, нанялась услужать кому-то?
Раиска строптиво фыркнула, дернула плечом, но распоряжение матери исполнила: принесла того и сего. А мать и Арсений Петрович продолжали свой разговор. О чем они говорили в ее отсутствие? Вернувшись, она услышала, как он сказал с улыбкой:
— Я могу расплатиться за столь вкусную продукцию долларами! Что вы тут, в деревне, предпочитаете, Галина Дмитриевна? Наши деньги или иностранную валюту?
— В долларах мы не разбираемся, — засмеялась Раискина мать.
И так хорошо засмеялась! Это что же, заигрывает с дачником из Яменника? Завлекает его? Да разве и в эти годы завлекают да обольщают? Ей ведь тридцать шесть…