– Надоел мне этот почетный свинопас на пенсии! – топнул под столом ногой начальник. – Это же надо, что ни каганат – одно и то же, хотя бы уж разнообразил, что ли! Давай дальше. Сам знаешь: этот старый ишак – дальний родственник второго визиря Президент-Императора.
– Ну, на территориях более ничего такого. В аппарате тоже рутина, высказываний и хулы не замечено. Блудят все по-старому, секретарша вашей заместительницы положила глаз на наместника по Гор-Чамальску.
– Вот коза! Ты ее отправь по улусам с предвыборными листовками, пусть собой за кандидатов во Всенародный Всевеликий Курултай поагитирует. Ишь чего вздумала – на сторону ходить, будто моего негласного распоряжения не знает! Иди, голубчик.
Следующим заходил заместитель по территориям и контролю. Потом замша по народным развлечениям и веселухе, потом кадры, ну и напоследок всякая чиновная мелочь. О ней можно было бы и не упоминать, если бы она, эта мелочь, не выполняла важную аппаратную работу – стучать на свое начальство. Конечно, делалось это исподволь, в высокий кабинет заходили под безвинным предлогом или по указанию шефа, чтобы, не приведи господи, непосредственное начальство ни в чем не заподозрило. Главной заботой чиновника была борьба за прямой доступ к властьпредержащему телу. И если учесть, что администрация почти сплошь состояла из особ сильного полу, прямо какой-то Содом с Гоморрой получался: всех тянуло к начальнику, а самого начальника – к еще более высокому начальствующему телу и так, почитай, до самого верху.
Воробейчиков был опытным, хотя и солдафонистым управленцем и вовсю поощрял подобную борьбу, в ней он видел залог незыблемости персональной власти, без которой страна неминуемо, по его разумению, погрязла бы в кровавом хаосе.
После докладов шло чтение местной прессы. Газеты уже давно считались атавизмом, но меньше их от этого почему-то не становилось, может, Министерство народной нравственности и целомудрия забыло директиву какую-то выпустить. Воробейчиков газеты читал не из любопытства, а из недоверия к подчиненным, докладные записки обычно игнорировал, считая пустым переводом бумаги. Вычитав же в газете о крамоле, приключившейся в каком-нибудь из уделов, он созывал совещание и устраивал всем и каждому громогласный разнос. Убедить его в том, что написанное – просто-напросто измышления шелкоперов, было невозможно. Но задевала его не неосведомленность подчиненных и не попытка что-то от него утаить. Нет, он бесился все по тому же поводу: вышло наружу, чего доброго до столицы может дойти, а там найдутся охотники все извратить, приврать с три короба и донести до монарших ушей в таком виде... что уж впору самому в отставку подавать.
4.
Предрассветной порой в этих краях, как правило, и в июле зябко. Частая роса выбеливает густую зелень и блекло тускнеет на травах, листьях деревьев и кустов, а они, переполнившись этой материализовавшейся из неоткуда влагой, прогибаются, проливая тонкие студеные струйки. Росная белесость держится до первых вспышек восходящего солнца. Стоит его ослепительно ярким лучам упасть на землю, как матовый налет моментально превращается в сказочные россыпи с мириадами разноцветных искорок и бликов. Каждая росинка, прежде чем бесследно исчезнуть, превращается в яркую, отражающую в себе весь мир хрустальную сферу. Возможно, то же происходит и с человеком, только поди угадай свой час...
В окуемский центр выехали затемно, дорога хоть по здешним меркам и не дальняя, но все же – часа три быстрой езды. Надо отдать должное последним двум Президент-Императорам, чему-чему, а дорогам при их правлении уделялось самое пристальное внимание. К тому подталкивала и национальная гордость, и экономическая необходимость, и угроза международных санкций вплоть до лишения государственной самостоятельности. Особенно быстро дорожные дела шли при предыдущем правителе. Он изобрел договорные войны с китайцами, благо с ними мог воевать любой, шутка ли – четыре с половиной миллиарда народу! И вот с разрешения Всемирнейших Хранителей свободы и демократии отечественный Демократ-Самодержец объявлял потомкам хунвейбинов «иду на вы», убирал с границы сто пятьдесят стражников, и несметные полчища устремлялись в пределы родного отечества. Правда, это было странное войско, вооруженное в основном лопатами, кетменями, ситами для просеивания песка и прочей незамысловатой строительной всячиной. Войско шло с детишками, домашним скарбом, утварью и живностью, а главное – с русскими народными песнями на устах. Когда через священные рубежи переваливало миллионов пять-шесть, стража возвращалась на прежнее место, противник объявлялся окруженным и взятым в плен. Затевалось перемирие. Китайские товарищи дежурно адресовали мировому сообществу убедительную просьбу обеспечить гуманное обращение с пленными, способствовать их возвращению на историческую родину и вступали в длительные переговоры о спорных территориях. Но пленные назад, в Поднебесную, и не собирались. Всю эту разнородную массу спешно расталкивали по особым окуемам и уделам, ставили на строительство дорог и года через два, записав киргизами или бурятами, отпускали на все четыре стороны. Высокие враждующие стороны оставались довольны и спустя какое-то время заключали очередной долгосрочный мирный договор. При этом отечественная сторона спешила оповестить свою и мировую общественность о резком росте численности населения Империи, обусловленном, понятное дело, ростом уровня жизни.