Нет ничего более неприятного, чем это одиночество на праздниках, когда те, с кем ты до этого расстался, думают, что ты ушел развлекаться. Тогда думаешь о тех, кого ты, чтобы не опоздать, в спешке покинул, о том, что думал в машине, о водителе, оставленным с решением предаться удовольствиям, о грусти, которую пробудили в тебе все те, кого ты встретил, которые скучали, и, неожиданно, ты начинаешь чувствовать себя так же, как они.
Гиттар пробился к залам ресторана, по случаю трансформированные в огромные оранжереи, где подавались прохладительные напитки. Здесь царил ослепительный свет. Это приносило если не удовольствие, то по крайней мере его иллюзию. Здесь разговаривали в полный голос. "Я пришел слишком рано", — подумал Гиттар. В курительной беседовали мужчины. Он, было, подумал примешаться к ним, но ему все еще больше нравилось оставаться затерянным в толпе, чем присоединиться к группе мужчин. Общение с мужчинами никогда не было его сильной стороной. С ними он чувствовал себя разгаданным, и, в этот вечер, ему казалось, что все они читали на его лице разочарование. Когда он начал опасаться, как бы не заметили того, что он только для вида изображал, что ищет знакомого, то сел в отдалении. Там он мог ждать незаметно. Оттуда он мог, опять же незаметно, выйти, так, чтобы Бригитте показалось, что он только что пришел. "А если она не придет?" — неожиданно подумал он. Это простое предположение ошеломило его. Он поглядел на часы. Они показывали одиннадцать. "Она должна прийти с минуты на минуту".
В нижней части парка проходила длинная терраса, нависая над скалами, о которые билось море. Несколько разбросанных по балюстраде фонарей освещали эту часть парка, куда никто не шел по причине ее удаленности.
Гиттар направился туда. Он побродил несколько минут, затем сел на одну из скамеек и стал мечтать. Вдалеке виднелась луна. Время от времени, из кустов позади него, доносился смех, но он не обращал на это внимания, всецело захваченный желанием вновь увидеть Бригитту. В его мыслях она приходила одна, тщетно искала его в толпе приглашенных, затем, отчаявшись, шла прогуляться, одна, как раз на эту террасу. Ах, чего бы он только не дал, чтобы это оказалось правдой!
Вечер был изумителен. В то время, когда волны откатывали, он различал звуки музыки. Новая надежда наполняла его душу. Все то, о чем он сожалел в своей жизни, все его глупые, необдуманные поступки, все то, что отравляло его жизнь, казалось ему довольно незначительным, и, освобожденный таким образом от своего прошлого, он чувствовал, как становится новым и уверенным человеком, с которым никогда не произойдет ничего досадного. Он закурил сигарету, и представляясь теперь в темноте не более, чем маленькой светящейся точкой, преисполнился еще больше от контраста между таким счастьем и малостью занимаемого им места.
Неожиданно, он услышал шаги по гравию и увидел в двадцати метрах от себя, слева, женщину, чьи плечи укрывал длинный шарф, которая облокотилась, застыв в позе человека, полагавшего, что он находился в одиночестве. Поскольку это было сделано без изящества, подопря руками щеки. Свет одного из фонарей наполовину освещал ее. Он надеялся, какое-то мгновение, что это была Бригитта, но женщина не замедлила продолжить путь, и он тут же увидел, что это была не она. Между тем, он не шелохнулся, несмотря на свое желание показать, что здесь находился мужчина, в одиночестве, конечно же грустный, исполненный сердца, неподвижный, в тени, — и он позволял пройти этой тени, не выдавая себя. Он следил за ней глазами. Она остановилась немного дальше и, снова, облокотилась. На этот раз это было выше его сил. Он не смог побороть в себе желание показать, что он был здесь. Он встал, пошел в направлении незнакомки. По дороге он остановился, чтобы прикурить еще одну сигарету. Он был из тех мало курящих людей, которые ночью, волнуемые желанием, из необходимости показать свое лицо, не перестают зажигать сигарету за сигаретой. И в тот момент, когда он подошел к ней, он подскочил от слов, которые услышал:
— Я вас узнала. Как поживаете, милый друг?
Это был не голос Бригитты, но голос мадам Пенне. Гиттар пробормотал несколько слов. Он чувствовал себя в неловкой ситуации, словно его застали за поисками ночного приключения.
— Вы меня испугали, — продолжила Клотильда Пенне, словно он сидел спрятавшись в кустах, подстерегая какой-нибудь жертвы.
— Я пришел выкурить сигарету в тиши этой прекрасной ночи, — счел нужным сказать Гиттар в качестве оправдания.
Но он не долго занимал себя оправданиями. Оставляя собственную персону, он никогда не медлил заподозрить другого в том, в чем подозревали его.
— Вы конечно же пришли полюбоваться видом на море, милый друг? — с любопытством спросил он.
— Менее всего на свете.
Гиттар был заинтригован и не знал, как удовлетворить свое любопытство.
— Поскольку случай свел нас лицом к лицу и позволяет нам говорить без свидетелей, можете вы мне сказать, мсье Гиттар, почему вы встретили нас с такой кислой миной. Это не совсем любезно. Ни я, ни мой муж, мне, по крайне мере, так кажется, ничего не сделали, чтобы заслужить такое наказание.
— Но в моем поведении не было ничего особенного, — ответил Гиттар, который, будучи пойман с поличным, всегда защищался до последнего, и, эта защита преображала его настолько, что начинали верить, что ему и вправду не в чем себя упрекнуть.
Мадам Пенне была в предельно декольтированном платье. Умышленно ли, или по недосмотру, она приспустила платок, так что в ночной темноте Гиттар различил ее сияющие перламутром плечи. Он уже больше не думал о Бригитте, но обо всем плохом, что он сумел сказать про Клотильду мадам Бофорт. Это его смущало. Он чувствовал себя не на высоте рядом со столь прекрасным и чистым созданием. Затем он подумал о том, что сказанное связывало того, кто говорил, с тем, кто это слушал. Уверенный в безнаказанности, он, таким образом, не замедлил забыть про это, поскольку опасался лишь одного: изобличения. Для большей безопасности, он старался вспомнить слова мадам Бофорт, чтобы использовать их в качестве залога. Между тем, имелось кое-что еще, что смущало его в этой ситуации еще более, чем воспоминание о Бригитте: это неприятное ощущение, которое испытывают тогда, когда женщина наконец уступает вашей настойчивости и снисходит до того, чтобы уделить вам внимание, хотя у нее за спиной, под настроение, вы отозвались о ней как о сущей уродине и стерве. В таких случаях как раз и опасаются, как бы та не узнала правды, настолько велик гнев тех, кто уступая против воли, после бесконечных проволочек, наконец, узнает, что обманулся. И угроза того, что мадам Пенне могла, несмотря на всю невозможность этого, обо всем догадаться, сопровождала разговор и внушала беспокойство Гиттару, с каким бы оптимизмом он ни старался глядеть на вещи.
— Не хотите, чтобы мы присели на минутку на вашу скамейку? — спросила мадам Пенне.
— Ну конечно. Я вам не предложил этого, поскольку не думал, что вы захотите…
Едва он произнес эти слова, как почувствовал, что допустил оплошность, давая понять, что не ожидал того, что Клотильда согласится, словно она делала более, чем он хотел. Через миг он сообразил, что эта неуклюжесть была ему на руку.
Он не ошибался, потому что мадам Пенне сказала ему с улыбкой:
— Взрослый школьник!
Гиттар не мог не испытать некоторой гордости при мысли о том, что то, что могло показаться неуклюжестью, наоборот, было ловкостью. Оба присели. Небо было звездным. Вдали, на море, виднелась светящаяся точка. На фоне звезд, она казалась тяжелой, грубой, освещавшей людей, несомненно рыбаков, за их низменными занятиями.
— В тот день, после вашего ухода, — сказала мадам Пенне, — я упрекала себя. Я действительно не была с вами настолько любезна, какой должна была быть, какой я бываю даже с теми, кто мне безразличен. — Она пристально посмотрела Гиттару в глаза. — Правда, вы были до того забавны с вашей манерой показать чувство, которое вы испытывали ко мне, что я заслуживаю прощения.
Гиттар слушал эти слова с глубочайшим удивлением. Это было все равно невозможно, чтобы Клотильда говорила искренне, после того, что она сделала… Она разыгрывала его. Он изобразил недоверчивую улыбку, имевшую цель показать, что он не был простаком.