Вдали показались голубоватые горы.
Сьерра-Мадре - восточные отроги.
Под нами красная пустыня.
Когда спустя некоторое время (нам, то есть мне и моему дюссельдорфцу, только принесли завтрак - как обычно, сок и белоснежный сандвич с зеленым салатом) вдруг отказал и второй мотор, поднялась, естественно, паника; это неизбежно, даже если на коленях поднос с завтраком. Кто-то вскрикнул.
С этого мгновения все пошло очень быстро...
Видимо, капитан, опасаясь, что откажут и остальные моторы, решил идти на вынужденную посадку. Во всяком случае, мы явно снижались, а громкоговоритель так хрипел и скрипел, что из тех инструкций, которые нам давали по радио, почти ни слова нельзя было разобрать.
Моя первая забота - куда девать завтрак?
Мы стремительно снижались, хотя двух моторов - нам ведь это было прежде объявлено - вполне достаточно для полета, и уже выпустили пневматическое шасси, как обычно перед посадкой, а я поставил поднос с завтраком прямо на пол, в проходе; впрочем, до земли было еще не меньше пятисот метров.
Нас перестало болтать.
- No smoking [не курить (англ.)].
Я прекрасно понимал грозящую нам опасность - при вынужденной посадке самолет может разбиться или загореться - и удивлялся своему спокойствию.
Я ни о ком не думал.
Все произошло очень быстро, как я уже говорил; под нами - песок, равнина, окаймленная как будто скалистыми холмами, все кругом голо, пустыня...
Собственно говоря, было просто интересно, чем все это кончится.
Мы спускались, словно под нами была посадочная площадка; я прижался лицом к иллюминатору - ведь площадку можно увидеть всегда только в самую последнюю минуту, после того как выпущены закрылки. И я удивлялся, что закрылки все не выпускали. Самолет явно боялся сделать малейший вираж, чтобы не "провалиться"; и мы летели и летели над равниной, а тень наша все приближалась к нам, она мчалась быстрее нас - так, во всяком случае, казалось, - серый лоскут скользил по красноватому песку и колыхался, как знамя.
Потом показались скалы.
Мы снова стали подниматься.
Вскоре, к счастью, скалы опять сменились песком, но теперь на песке росли агавы; оба мотора работали на полную мощность. Несколько минут мы шли на высоте многоэтажного дома, потом снова убрали шасси. Значит, посадка на брюхо! Мы летели так, как летят на большой высоте - самолет шел ровно и без шасси, - но на высоте многоэтажного дома, это я уже говорил; и, хотя я по-прежнему прижимался лицом к иллюминатору, я знал, что посадочной площадки не будет.
Вдруг мы снова выпустили шасси, но площадки не было видно, и закрылки тоже выпустили - ощущение такое, будто ударили кулаком в живот, торможение и падение, как в лифте; в последнюю минуту у меня нервы не выдержали - я успел только увидеть стреловидные агавы по обе стороны самолета и закрыл лицо руками; вынужденная посадка оказалась слепым ударом, толчком вперед в бессознание.
Наступила тишина.
Нам чертовски повезло - вот все, что я могу сказать; никто не тронулся с места, мы как бы висели, наклонившись вперед, на спасательных поясах.
- Go on, - сказал капитан, - go on [выходите (англ.)].
Никто не шелохнулся.
- Go on!
К счастью, машина не загорелась. Надо было сказать людям, что можно отстегнуться, дверь стояла распахнутой, но трапа, естественно, не подали, и это было очень непривычно; зато к нам ворвалась жара, раскаленный воздух - словно открыли дверцы печки.
Я не был ранен.
Наконец спустили веревочную лестницу.
Все без всякого приказа собрались под крылом, в тени, и стояли там молча, словно говорить в пустыне строго запрещалось. Наш "суперконстэллейшн" чуть наклонился вперед, совсем немного, - передние шасси не держали машину, но не потому, что они сломались, - просто увязли в песке. Четыре креста-пропеллера сверкали на фоне ослепительного голубого неба так же, как и три хвостовых руля. Никто, как я уже говорил, не шевелился; все явно ждали, чтобы капитан корабля что-нибудь сказал.
- Well, - сказал он, - there we are! [Ну вот мы и прибыли! (англ.)]
И засмеялся.
Вокруг ничего, только агавы, песок, красноватые горы вдалеке - они оказались гораздо дальше, чем мне представлялось в самолете, но главное песок и раскаленный воздух; воздух - как жидкое стекло.
Время: 11 часов 05 минут.
Я завел часы.
Экипаж вынес из самолета шерстяные одеяла, чтобы закрыть ими от солнца пневматические баллоны шасси, а мы стояли вокруг в зеленых спасательных жилетах и только глазели. Не знаю почему, но ни один человек не снял с себя жилета.
Я не верю ни в роковое стечение обстоятельств, ни в судьбу. Как инженер, я привык иметь дело с точными формулами теории вероятности. При чем здесь роковое стечение обстоятельств? Я согласен: не случись вынужденной посадки (2.IV) в Тамаулипасе, все было бы иначе. Я бы не познакомился с молодым Хенке, и, может быть, никогда ничего не услышал бы вновь о Ганне, и до сих пор понятия не имел бы о том, что я отец. Даже представить себе невозможно, насколько все было бы по-другому, не случись этой вынужденной посадки в Тамаулипасе. Возможно, и Сабет была бы жива. Конечно, то, что произошло, нельзя считать простым совпадением - это целая цепь совпадений. Но почему я должен видеть в этом роковое стечение обстоятельств? Мне незачем обращаться к мистике, чтобы поверить в реальность невероятного случая, для этого мне достаточно математики.
Итак, выразим это математически.
Вероятный случай (например, если 6.000.000.000 раз бросить обычную игральную кость, то единичка выпадет приблизительно 1.000.000.000 раз) отличается от невероятного (например, если шесть раз бросить одну и ту же игральную кость, единичка выпадет шесть раз) не сущностью, а только частотой; причем то, что случается чаще, наперед кажется более правдоподобным. Однако, когда все же случается невероятное, нечего это считать проявлением потусторонних сил, каким-то чудом или чем-то в этом роде, как всегда хочется думать. Поскольку мы говорим о вероятном, мы тем самым включаем в это понятие и невероятное - как крайний случай возможного; и, когда оно вдруг происходит, это невероятное, у нас нет никаких причин изумляться, потрясаться, предаваться мистике.
В этой связи советую посмотреть: Эрнст Мэлли "Вероятность и закон", затем "Теорию вероятности" Ганса Рейхенбаха, затем Уайтхед и Рассел, "Principia mathematica", затем "Вероятность, статистика и достоверность" Мизеса.
Мы провели в пустыне Тамаулипас (Мексика) четыре дня и три ночи, всего восемьдесят пять часов, и рассказывать здесь особенно не о чем; во всяком случае, эта посадка не была увлекательным приключением, как все почему-то ожидают, стоит мне о ней заговорить. Куда там при такой-то адовой жаре! Конечно, я тут же вспомнил диснеевский фильм - вот он действительно увлекателен - и вытащил свою кинокамеру; но о сенсационных съемках и речи быть не могло, время от времени пробегала ящерица, всякий раз меня пугавшая, да еще попадались особого вида пауки-песчаники, вот и все.
Нам оставалось только одно - ждать.
Первое, что я сделал в пустыне Тамаулипас, - представился дюссельдорфцу, потому что он проявил интерес к моей камере: я охотно показал ему оптику и дал все необходимые разъяснения.
Остальные читали.
К счастью, как вскоре выяснилось, он тоже играл в шахматы, а я никогда не ездил без дорожных шахмат, так что мы были спасены; он сразу же раздобыл два ящика из-под кока-колы; и, чтобы не слушать общей болтовни, мы уселись в сторонке, в тени хвостовых рулей, сняв с себя все, кроме ботинок (песок был раскален) и трусов.
Время до вечера пролетело незаметно.
Незадолго до того, как начали сгущаться сумерки, появился военный самолет, долго кружил над нами, так ничего и не сбросив, и улетел (я это заснял) к северу, в направлении Монтеррея.
На ужин нам дали сандвич с сыром и полбанана.