— Хелло? — крикнул нам кто-то снизу.
Сабет хмуро отозвалась:
— Хелло!
Сабет была в полном недоумении.
— Гляди-ка, они расположились здесь на пикник.
И тогда она, словно назло этим американским оккупантам, улеглась на траву рядом со мной и положила мне голову на плечо, будто собралась спать; но пролежала она так недолго и, приподнявшись на локте, спросила, не тяжелая ли она.
— Нет, — ответил я, — ты легкая.
— Но?
— Никаких «но», — сказал я.
— Нет, — сказала она, — ты о чем-то думаешь.
Я понятия не имел, о чем я думал; чаще всего о чем-то действительно думаешь. Но я вправду не знал, о чем я думаю. Я спросил ее, о чем думает она. Не отвечая на мой вопрос, она взяла у меня сигарету.
— Ты слишком много куришь, — сказал я. — Когда я был в твоем возрасте…
Чем короче становились наши отношения, тем реже приходила мне мысль о сходстве Сабет с Ганной. После Авиньона я вообще перестал думать об этом. Разве что удивлялся иногда, как мне вообще могла прийти в голову такая мысль. Я пристально вглядывался в ее лицо. Ни малейшего сходства! Я поднес ей зажигалку, хотя и был убежден, что она чересчур много курит, — подумать только, двадцатилетняя девчонка!..
Ее подтрунивание:
— Ты ведешь себя как папа!
Возможно, и в эту минуту, когда Сабет, упершись локтями мне в грудь, не сводила глаз с моего лица, я подумал (уже в который раз), что я для нее старик.
— Послушай, — сказала она. — Тот алтарь, что так понравился нам сегодня утром, оказывается, и есть алтарь Лудовизи. Безумно знаменитый!
Я не мешал ей просвещать меня.
Мы разулись, наши босые ноги касались теплой земли, я наслаждался и тем, что был босиком, и вообще всем…
Я думал о нашем Авиньоне (гостиница «Генрих IV»).
Сабет уткнулась в Бедекер; с первого же часа нашей поездки она знала, что я человек технического склада и еду в Италию только затем, чтобы отдохнуть, и все же она прочла вслух:
— «Аппиева дорога проложена в 312 году до Рождества Христова цензором Аппием Клавдием Цекусом, считается королевой всех дорог…»
Еще сейчас звучит у меня в ушах та интонация, с которой она читала путеводитель!
— «Наиболее интересный участок дороги начинается там, где сохранилось ее основание, вымощенное твердыми многоугольными камнями, а слева высится великолепная аркада акведука Марция! (см. с.261)».
Сабет листала не отрываясь, чтобы найти обозначенную страницу.
Вдруг я ее спросил:
— Скажи, а как зовут твою маму?
Но она не дала себя прервать.
— «В нескольких минутах ходьбы находится гробница Цецилии Метеллы, самые знаменитые руины Кампаньи: это круглое сооружение двадцати метров в диаметре, покоящееся на квадратном фундаменте и облицованное травертином. Надпись на мраморной доске гласит: „Caecilia q. Creticif(iliae) Metellae Crassi“ — „Дочери Метеллы Кретия, невестки триумвира Красса. Внутри (чаев) расположены усыпальницы“».
Она прервала чтение и задумалась.
— Что значит «чаев»?
— Это значит, что хранителю надо дать чаевые, — ответил я. — Но я спросил тебя о другом.
— Прости.
Она захлопнула путеводитель.
— О чем ты спросил?
Я взял у нее путеводитель и раскрыл его.
— Вон там вдалеке, — спросил я, — это Тиволи?
Там, на равнине, где-то, видимо, был аэродром, даже если он не значился на карте этого путеводителя. Все время слышался гул моторов, точно такое же дрожащее жужжание, как и над моим садиком на крыше дома у Центрального парка, время от времени над нами проносились «ДС-7» или «суперконстэллейшн» с выпущенными шасси, идущие на посадку, и исчезали где-то за деревьями Кампаньи.
— Там должен быть аэродром, — сказал я.
Это меня и в самом деле интересовало.
— О чем ты меня спросил?
— Как, собственно говоря, зовут твою маму?
— Госпожа Пипер! — воскликнула она. — А как же еще?
Я, конечно, хотел узнать ее имя.
— Ганна.
Сабет уже снова стояла, засунув обе руки в карманы джинсов, и смотрела сквозь кустарник на туристов, рыжеватый хвост вздрагивал над ее плечом. На меня она не взглянула и ничего не заметила.
— My goodness![80] Погляди, как они жрут, этому конца не будет!.. Теперь они принялись за фрукты.
Она переминалась с ноги на ногу, как ребенок.
— Ой, мне надо бы сбегать в кустики!
Но я задержал ее своими вопросами: училась ли ее мать в Цюрихе?
Что?
Когда?
Я продолжал спрашивать, хотя девочке, как уже было сказано, не терпелось сбегать в кустики. Она отвечала, правда не очень охотно, но подробно.
— Откуда мне это знать, Вальтер?