— Что они там возятся-то? — крикнул кому-то Паршин, восседавший рядом со мной в немецком полугусеничном броневике. И его голос разом вырвал меня из размышлений.
— Что там? — спросил я его.
— Да танкисты стоят, с этим секретным танком возятся, тяжёлым.
«Ага, это он про А-44 говорит», — догадался я.
Как оказалось, я угадал. Один из трёх танков намертво встал на дороге и сейчас к его буксировочным крюкам прилаживали трос, чтобы сдёрнуть в сторону и дать пройти колонне, которая на этой дороге, на опушке леса, слишком заметна и уязвима для авиации противника. И так вчера едва смогли оторваться от несколько звеньев «юнкерсов», которые вознамерились сбросить на нас свой страшный многотонный груз. Немцы при этом потеряли пять летающих машин, прочие от испуга побросали бомбы далеко от нас и убрались восвояси. Всё-таки, мощное зенитное прикрытие и несколько гаусс-винтовок, для которых снять самолёт в облаках, что мальчишке из рогатки ворону с забора, это огромная сила и возможности чувствовать себя в безопасности от воздушных атак. Практически на каждой второй единице техники стояла спаренная установка из ШКАССов или ДШК, плюс пять немецких автоматических самоходных зениток и три зенитки в кузовах грузовиков. Ни в одном полку нет такого зенитного прикрытия, тем более, сконцентрированного в одном месте.
— Что тут у вас? — спросил я у танкиста, нервно пыхающего махорочным дымом из самокрутки.
— С коробкой что-то, да и в двигле стуки раздались, товарищ лейтенант государственной безопасности, — тут же вытянулся в струнку он передо мной.
— Не тянись, не на параде, — отмахнулся я от его чинопочитания. — Дальше поедет?
— Нет, тут капитальный ремонт нужен, — тяжело вздохнул он. — Я бы…
— Что тут у вас? — раздался злой голос Морозова. — Почему техника стоит, товарищ сержант?
Танкист сжался под взглядом особиста.
— Сломался танк, товарищ старший лейтенант госбезопасности, — ответил я вместо спрашиваемого. — Малый ресурс, я уже говорил про это. Предлагаю снять всё, что возможно и взорвать оставшееся. Иначе ремонт может затянуться, а это чревато для всей колонны.
— Это секретный танк, товарищ лейтенант, — угрюмо ответил мне Морозов. — Вы же сами это знаете без меня. Нельзя немцам оставлять даже кусочек брони.
— Можно взять на буксир, так он проедет хоть до Москвы, — торопливо предложил танкист, который чувствовал себя сильно неуютно рядом со спорящими офицерами НКВД. — А во время боя пусть просто стоит и стреляет, механизмы наводки-то отличные, хоть и придётся вручную крутить, без электричества.
Тягачи у нас были, немного, всего четыре и два из сейчас них тащили большие цистерны с топливом.
— Приказываю тягачу взять танк на буксир, — тут же заявил Морозов. — Давай, сержант, пулей до свободного и пусть он катит сюда.
Танкист тут же умчался, желая больше оказаться подальше от двух энкавэдэшников, чем столь рьяно выполнить приказ.
— Завтра я вас оставлю, — сообщил я Морозову.
— Что? — не сразу понял он. — Что⁈
— Я остаюсь здесь, у меня ещё не одно задание имеется. Вам же за линию фронта к нашим нужно идти. Если повезёт, то уже через два-три дня окажетесь на той стороне. Здесь дыр в позициях полно, единой линии фронта нет, — сказал я ему. — А может, сегодня вечером уйду.
Собирался сообщить это на вечернем совещании, но передумал, когда увидел особиста. Мы уже у Витебска и слышим частую канонаду, очертившую места ожесточённых боёв Красной Армии с Вермахтом. Разведка всё чаще натыкается на немецкие патрули, и даже небольшие отряды противника, то и дело на дорогах появляются колонны с техникой и пехотой. Мы шли по лесам, где пользуясь старыми грунтовками, где прорубая и прочищая тягачами с отвалами новую, делали мосты через овраги и речушки. Тяжело, долго, но всё это позволило нашему отряду выйти на финишную прямую. Уже завтра после полудня придётся двигаться по открытой местности, послезавтра отряд выйдет к большому мосту через реку, который находится в руках немцев. Не думаю, что там в охране окажется отделение пехотинцев, слишком значима эта переправа для врага, а значит, предстоит жаркий бой. Зато вечером, в ночь или утром, все, кто прорвётся сквозь вражеский заслон, окажется в расположении своих.
Не знаю, как их встретят и примут, в памяти про окруженцев лишь самое плохое осталось, вроде как их прессовали, выбивали признания в нарушении присяги, дезертирстве, добровольной сдачи в плен и так далее. Сколько в этом правды — не в курсе.
— Но почему? — на скулах у собеседника заиграли желваки.
— Задание. Ты знаешь, такое слово?