На аэродроме поднялась паника: заревела сирена, причём не одна; из палаток стали выскакивать солдаты вермахта с винтовками и понеслись к окопам, окружающим аэродром; бешено крутились стволы зениток, которые пытались нащупать врага, столь нагло уничтожающего самолёты прямо под их носом; зарычали двигатели бронетранспортёров и грузовиков; собачий лай усилился и появились дополнительные патрули кинологов к тем, что уже охраняли территорию.
А между тем, на горизонте появились ещё звенья «хенкелей». Думаю, я оказался прав, когда предположил, что у бомбардировщиков топливные баки сухие. Иначе нелогично смотрится их рьяное желание вернуться на родной аэродром.
— Первые четыре ваши, остальные мои! — отдал я приказ по радиостанции.
Сразу три тройки стали заходить на аэродром. Из них два самолёта выглядели, мягко говор неважно, видно, что им досталось сполна.
«Раз-два-три-четыре-пять… кто-то вышел погулять… девять негритят поев, клевали носом, один не смог проснуться и их… ага!.. и их осталось восемь…», — мысленно я нёс всяческую ерунду, лишь бы абстрагироваться от того, чем сейчас занимался. Крайне неудачно в голову влезла мысль про всяческие «чеченские», «афганские» синдромы, про деформацию психики на войне. Ведь я хочу вернуться домой, и там жить, как жил. Но смогу ли теперь после того, как хладнокровно убиваю людей? Врагов… но всё равно, бл**ь, людей! Это на страницах книг и с экрана всё видится легко и просто — долг, или тебя или ты, присяга. Но ведь перед отправкой на фронт или горячую точку с солдатами проводят специальные занятия психологи. В первую «чеченскую» обходились без этого, и в итоге получили несколько тысяч полупсихов, многие из которых потом сожгли свои жизни в тюрьмах, покончили с собой или угасли вследствие приёма наркотиков и алкоголя.
Из девяти самолётов на аэродром сели двое. Один на скорости умудрился плюхнуться на посадочную полосу и пронёсся, как метеор, пока не врезался в ограждение из колючей проволоки. Вторым счастливчиком оказался один из тех, кого не добили наши зенитки и истребители. Ну, хоть семь бомбардировщиков с экипажами добавили к первым девяти.
К этому времени немцы взялись за прочёсывание прилегающей территории. От серо-мышиных шинелей всё кишело на лугу перед аэродромом.
— Кашира и Яуза! Уходим!
Я перезарядил «гауску», убрал пустые магазины в вещмешок и собрался со всех ног удирать прочь, когда вдруг увидел, как стали падать гитлеровцы, а следом задымил один из бронетранспортёров.
— Да что вы творите, уроды, — заскрипел я от злости, потом с силой сдавил тангенту на радиостанции. — Отставить! Отставить! Немедленно отходить!
У Седова и Паршина ещё был шанс уйти, так как из-за полной бесшумности их стрельбы немцы всё ещё оставались в неведении, откуда по ним открыт огонь. Да и сидят парни в километре от них. А в головы вояк никаким образом не может придти мысль, что на такой дистанции возможна столь эффективная стрельба. Вон как поливают из пулемётов и винтовок кустики и бугорки в нескольких сотнях метрах впереди себя.
Щёлк! Щёлк!..
Я вскинул оружие и опустошил магазин по двум бронетранспортёрам и нескольким немцам — офицерам или унтерам, которые управляли боем.
— Приказываю отступать… ш-ш-ш-ш.
В очередной раз после использования рации та ответила прерывистым «белым» шумом.
«Всё, запеленговали уроды, — мысленно скривился я, — подавление врубили».
И ко всему прочему ситуация окончательно ухудшилась: немцы смогли обнаружить местоположение обоих бойцов и по ним вдарили из всех стволов, в том числе и из орудий с аэродрома.
Два магазина пришлось мне истратить, чтобы угомонить зенитки, бьющие прямой наводкой по моим товарищам. Причём стрелял по механизмам орудий, так как расчёт могли быстро заменить. И только после этого перенёс стрельбу на пехоту, растянувшуюся на лугу и перебежками приближающуюся к позициям Седова и Паршина.
А вот парни молчали и эта тишина, почему-то, заставляла замирать сердце от нехорошего предчувствия. Откуда-то появилась уверенность, что это связано совсем не с тем, что они послушали мой последний приказ и ушли.
Воспользовавшись невидимостью, я проскочил буквально перед носом у врагов и оказался на том месте, где должен был находиться Паршин. Когда я его увидел, то в груди появился холодный ком.
— Как же так, а? — прошептал я. — Как же так? Почему не ушёл, дурак? Почему⁈ Врагов хватило бы всем… ну, не сразу же… эх.
Парня очередь из «эрликона» буквально разорвала пополам. Здесь уже не помочь ничем, даже халковское зелье бессильно. Оно может залечить смертельные раны, но не оживить мёртвого.