Генерал Шерманн, именем которого был назван американский танк времен второй мировой войны, прославился и своей жестокостью. В ходе гражданской войны в США 1861-1865 годов он систематически опустошал Юг. Он убеждал своих офицеров, что война должна «приносить бедствия и разрушение, категории вины и невиновности здесь неприемлемы. Война не обходится без убитых и мародеров, иначе это не война, а маскарад».[13]
Так что Гитлер не был одинок, и он также оставил потомкам свое мнение о роли жестокости в истории. 22 августа 1942 года он поразил слушателей познаниями в истории: «Когда белые впервые достигли Передней Индии, они обнаружили городскую стену, выложенную из человеческих черепов. Не Кортес научил мексиканцев жестокости, они прекрасно справлялись и до него: более чем у 20 тысяч человек были вырваны сердца во время жертвоприношений».
Однажды он заявил, что к историческим явлениям нельзя подходить с мерками буржуазной морали. Уголовный кодекс применим к магазинным воришкам, брачным аферистам и мошенникам, но не к историческим деятелям.
Флорентийский философ эпохи Ренессанса Макиавелли советовал своему государю не обращать внимания на угрызения совести. Этическая сфера государственного деятеля лежит «за пределами сферы обычной морали как целый мир, замкнутый сам в себе».[14] Гегель восторгался «действительностью, где господствует сила» и без чрезмерной сентиментальности утверждал: «Великая личность, утвердив свое господство, иногда давит беззащитный цветок, который оказался у нее на дороге». («Лекции по философии истории».)
Этого мнения придерживался и Гитлер. Вечером 24 августа 1942 года он заявил, что Сталин, конечно, бестия, «но все же выдающаяся по масштабу». Когда кто-то назвал Сталина «бывшим грабителем банков», фюрер встал на его защиту, «сразу же пояснив, что Сталин грабил банки не для личной выгоды, но как революционер, добывая деньги на нужды коммунистического движения».[15] Во имя великой цели допустимо даже убийство, но только для того, кто имеет на это право. Вследствие этого в третьем рейхе было строго запрещено убивать евреев для сведения личных счетов или из садистских побуждений. Гиммлер издал директиву, по которой любой эсэсовец, присвоивший себе хотя бы марку из конфискованной еврейской собственности, подлежал немедленному уничтожению.[16]
Этот приказ действовал. Так, за сокрытие 200 тысяч марок и казнь трех заключенных, которые могли бы стать опасными свидетелями, 5 апреля 1945 года комендант Бухенвальда оберштурмбаннфюрер Карл Кох был расстрелян в собственном концлагере.[17] Когда раскрылся еще один факт коррупции, Гиммлер не ограничился увещеваниями, и коменданта голландского лагеря Херцогенбуш Карла Хмилекски постигла та же участь. За воровство бриллиантов он был отправлен в Дахау.
Однако, как это всегда бывает, у самого государства были развязаны руки. Гитлер запретил называть Карла Великого «палачом саксов». Карл должен был «применять жесткие меры», чтобы сплотить воедино германские племена. По мнению фюрера, правители Германской империи не были деспотами. Гитлер считал Вильгельма Телля «швейцарским бандитом» и во время войны запретил исполнение одноименной драмы Шиллера как призывающей к бунту. Примерно так же думал и Наполеон: чтобы приготовить омлет, нужно разбить яйца. Этот ряд циников замыкает Эйхманн: сотня убитых евреев — это несчастье, но миллионы убитых евреев — это уже статистика.
29 августа 1942 года, предаваясь философским размышлениям, Гитлер сказал, что человек «по природе не является стадным животным, он становится таким только под влиянием жестоких законов… Человеческое общество можно удержать в рамках закона только при помощи железной жестокости».
Иллюзорное и лишенное всякой жалости представление Гитлера о человеке стало достоянием традиции, а аморальность и вседозволенность власти он узаконил как основу государства. Не одни только русские цари ссылались на авторитет Бога, бичуя кнутом своих подданных, другие монархи также использовали жестокость как законное право, оправдывая свои действия интересами короны. По словам Фридриха Майнеке, «меч силовой политики, которым всегда пользовалась Англия», трактовался как «карающий меч правосудия».