Статистика свидетельствует, что в XX веке Гитлер по количеству загубленных жизней — 20 млн. 946 тыс. человек, находится на третьем месте после Иосифа Сталина — 42 млн. 672 тыс. убитых и Мао Цзедуна — 37 млн. 828 тыс., опережая только Чан Кайши — 10 млн. 214тыс.[18] Причем большинство жертв Гитлера были не евреи и физически неполноценные люди, а славяне. Все это навечно возвело его на позорный пьедестал истории.
С моральной точки зрения его преступления не имеют оправдания. Он обладал «твердой волей к убийству», которая была менее развита даже у советской системы, проявившей ее разве что при зверском убийстве в Екатеринбурге утром 17 июля 1918 года царской семьи, лейб-медика, лакея, двух поваров и фрейлены.
Психологи, изучавшие развитие психики у детей, спрашивали у своих маленьких испытуемых, какой ребенок хуже: тот, который случайно уронил на землю пять конфет, или тот, кто преднамеренно втоптал в грязь только одну. Как правило, маленькие дети больше ориентируются на цифры, тогда как взрослые люди порицают злой умысел.[19] Конечно, малоразвитое этическое чувство назовет большими преступниками коммунистов, поскольку они погубили большее количество людей, но достаточно развитая мораль предпочтет обвинить Гитлера по причине его целенаправленного разумного зверства.
В связи с этим дискуссия о том, кто убил больше, Гитлер или Сталин, теряет всякий смысл. Ничто не показало так наглядно убогость использования статистики в гуманитарных науках, как списки жертв политических репрессий нашего века. Миллионы замученных растворились в них и утратили свою индивидуальность. Так жертвой Гитлера стала целая эпоха.
На его совести также те старые еврейские дамы, которые не смогли вынести превратностей эмиграции и умерли в Шанхае или грязном пригороде Мехико с разбитым сердцем от щемящей тоски по немецкой родине, родному языку и любимому черному хлебу. На его совести гибель Эгона Фриделлиса, который выпрыгнул из окна, когда увидел в дверях своего дома эсэсовца. Он так и не узнал, что офицер СС просто пришел в гости к одному из его соседей.
В первые месяцы после прихода нацистов к власти в январе 1933 года в гамбургской тюрьме Фульсбюттель во время допросов немецких коммунистов пытали. Охранники специально держали их связанными в камере, где стояла виселица.
И кто может возразить американскому президенту Рональду Рейгану, который, посетив в 1985 году во время празднования 45-летия окончания второй мировой войны вместе с федеральным канцлером Гельмутом Колем военное кладбище Битбург в Эйфеле, сказал, что похороненные там молодые солдаты ваффен-СС «такие же жертвы национал-социализма, как и заключенные концентрационных лагерей»?
Кроме объективно статистического аспекта преступления имеют еще и субъективную сторону. Испытывал ли Гитлер чувство вины, понимал ли всю тяжесть своих преступлений? Ответ на этот вопрос, по-видимому, должен быть утвердительным. В любом случае во время беседы с глазу на глаз с министром пропаганды Геббельсом, состоявшейся 16 июня 1941 года незадолго перед нападением на Советский Союз, фюрер уже осознавал, насколько далеко он зашел: «На нашей совести уже столько всего, что мы должны победить любой ценой, иначе весь немецкий народ с нами во главе будет стерт с лица земли вместе со всем, что нам дорого».
Для себя он решил, что идет на преступления ради спасения отечества. Невозможно быть вождем нации, сохранив при этом чистые руки. Уже в «Майн кампф», оправдывая жесткие меры при борьбе с «неизлечимым недугом», Гитлер писал о том, что «непереносимая боль в течение столетия может избавить и избавляет от бедствия целое тысячелетие».
Он видел себя врачом, исцеляющим это столетие, хирургом, который вынужден недрогнувшей рукой сделать опасный надрез. Иногда Гитлер сравнивал решительные политические действия с работой стоматолога. 25 января 1942 года на совещании в ставке он заявил Гиммлеру: «Это нужно сделать как можно скорее. Представьте себе, что я медленно по несколько сантиметров в минуту вытаскиваю больной зуб. Но стоит резко выдернуть его, и боль пройдет. Евреи должны исчезнуть из Европы».
Под влиянием США и марксизма сегодня понятия общества, окружающей среды и классовой принадлежности доминируют над самими историческими событиями. Уже в XIX в. историк Генрих фон Трейчке писал, что историю делают люди. Это соответствует нынешнему направлению «истории общества». Отныне частное растворяется в общем, как одна пчела теряется в рое, как один лемминг в пищевой цепи тундры, как волк, который воет на Луну вместе со всей стаей и сливается с ней в единое целое. В 1968 году биолог Нико Тинберг утверждал, что только человеческая особь способна на массовые убийства и только человек может испытывать недовольство окружающим обществом.[20] «Жизнь и смерть суть одно», — еще в 1872 году лапидарно сформулировал Фридрих Ницше. В 1963 году известный исследователь поведения Конрад Лоренц выдвинул теорию, согласно которой современная агрессивность является предпосылкой для всех культурных достижений человека.[21] Ныне частное со всеми своими импульсами к убийству, страхами и даже чувством сострадания больше не представляет интереса, оно превратилось в параметр, которым можно пренебречь. Ученые посвятили себя «главным образом реконструкции и анализу институциальных и социальных структур третьего рейха», стараясь поставить на сцене оперу «Дон Жуан» Моцарта без главного героя.[22]