Являлись ли гигантские статуи с атлетическими ягодицами и грудными клетками не только выражением сублимированных желаний склонного к гомосексуализму человека, но и своего рода компенсационным механизмом тяжело больного человека, который вскоре будет лишен возможности передвигаться? Бессильная злоба позволила фюреру покорить почти всю Европу и повелевать мощной армией в то самое время, когда его собственное тело изменчески отказывалось повиноваться своему хозяину. Не потому ли действия Гитлера отличались такой жестокостью, что речь шла прежде всего о его глубоко личной проблеме?
Бальдур фон Ширах, гауляйтер Вены, вспоминал, что на последнем совещании гауляйтеров, состоявшемся в еще не разрушенном бомбами здании рейхсканцелярии 24 февраля 1945 года, Гитлер рассказал собравшимся о своей болезни: «Мои руки дрожат, но мое сердце не дрогнет — и если судьбе угодно, чтобы все мы погибли, то нас может утешить тот факт, что мы прожили настоящую жизнь».[174] Затем он провел весьма странную параллель между своим здоровьем и судьбой немецкого народа: «Даже если вся левая сторона моего тела оказалась бы парализованной, я все равно призвал бы немцев не сдаваться, а сражаться до конца».[175]
Начиная с 1944 года Гитлер стал проявлять не свойственную ему ранее жалость к себе. 31 августа в беседе с генерал-лейтенантами Вестфалем и Кребсом он пожаловался на состояние здоровья и, когда речь пошла о недавно состоявшемся покушении на него Штауфенберга, сказал: «Судьба могла распорядиться по-другому, и если бы я погиб, то лично для меня, я могу сказать вам об этом, смерть стала бы только освобождением от забот, бессонных ночей и тяжелой болезни нервов. Доля секунды, и после освобождения от всего бренного наступает вечный покой и умиротворение».[176]
Принимая во внимание свойства личности Гитлера, неудивительно, что перед тем, как смириться с неизбежным действием заболевания, он в течение долгого времени боролся с симптомами болезни. Находясь в плену у союзников, военно-морской адъютант фюрера капитан I ранга Асман писал: «Гитлер с невообразимой выдержкой и упорством сражался с физическими проявлениями своей болезни».[177]
Имперский руководитель печати Дитрих отмечал, что после покушения 20 июля 1944 года дрожание левой руки и изменения осанки Гитлера, проявлявшиеся в наклонении корпуса вперед, стали бросаться в глаза: «Тем не менее в умственном отношении наблюдалась совершенно противоположная реакция, выражавшаяся в сильнейшей концентрации воли».[178]
Особенности наклонностей Адольфа Гитлера помогают понять необычность его поведения и историческую роль фюрера. Еще в детстве мать фюрера заметила, что ее сын выделяется среди других детей. Своеобразие Гитлера бросалось в глаза как его товарищам по мужскому общежитию в Вене, так и однополчанам во время первой мировой войны.
Данные весьма специфические черты были не просто случайным набором отличительных личностных качеств фюрера, но скорее всего являлись симптомами глубинных нарушений, повлекших за собой тяжелые личностные и социально-психологические отклонения. Они остались незамеченными предыдущими исследователями не в последнюю очередь потому, что диктатор всячески старался скрыть их. Его подавленные сексуальные желания стало возможным распознать лишь сегодня. Выяснить, что Гитлер страдал болезнью Паркинсона, удалось только благодаря тщательному исследованию Элен Гиббельс, которая диагностировала ее при помощи детективных методов. Изучая старые кадры выпусков новостей, она обнаружила, что у фюрера дрожала левая рука. Несмотря на то что все проявления нарушений двигательной активности фюрера были тщательно вырезаны цензурой, ей все-таки удалось установить, что в последние годы жизни Гитлер, вне всякого сомнения, страдал паркинсонизмом.
Как и дрожь в левой руке, Адольф Гитлер скрывал от широкой общественности, что во время войны начал носить очки. Он запретил публиковать фотографии, на которых был запечатлен в очках.
С другой стороны, фюрер никогда не скрывал своих способностей эйдетика. Он рассматривал эйдетизм не как аномалию, но как особый талант, которым очень гордился. Тем не менее до сих пор не использовался этот феномен как отправной пункт психологического анализа личности фюрера.