Во второй главе «Майн кампф» он вкратце описал свои наклонности. Впечатления юности, которые сохранялись в его мозгу в полной неприкосновенности, он воспринимал как «творческие мысли»: «Сегодня я твердо верю в то, что все творческие идеи, если они вообще есть, проявляются именно в молодом возрасте». Далее следовал намек на огромное количество точных воспоминаний: «Гениальность молодости, выражающаяся в неистощимой плодовитости на мысли и идеи, которые даже не всегда возможно обработать, определяется прежде всего их многочисленностью». Эти бесценные мысли и идеи молодости, представленные в его памяти как самая точная реальность, легли в основу доктрины, которой Адольф Гитлер посвятил свою жизнь.
Он с гордостью писал в той же главе «Майн кампф», что уже в Вене сформировалось его мировоззрение, которое стало «гранитным фундаментом моих нынешних действий. Мне пришлось лишь кое-что добавить к тому, что однажды создал, но не должен был что-либо изменять». Даже полное поражение, которое он потерпел в конце жизни, не вызвало у него ни малейших сомнений в собственной правоте.
У большинства людей религиозные и моральные принципы закладываются в молодости и впоследствии довольно сложно поддаются изменениям. С возрастом старые воспоминания начинают довлеть над новой поступающей в мозг информацией. У Гитлера данная тенденция обострялась благодаря эйдетизму и, возможно, нервному заболеванию, что сильно мешало ему разумно мыслить и действовать.
По-видимому, именно здесь следует искать психологические причины его закостенелой, твердолобой политики, которая не желала воспринимать новые изменившиеся условия и подстраиваться под них. Наступает время, когда приходит понимание, что не все новое есть хорошее, и более разумно пользоваться старым, но проверенным. Изменения не всегда означают улучшения. Несмотря на всю революционность политики Гитлера, в своих действиях он руководствовался раз и навсегда сложившимися догмами.
Так, Гитлер не желал изменять программу национал-социалистической партии, многие пункты которой очевидно устарели, и был согласен лишь на незначительные поправки. Хотя он сам признавал, что в программе есть ошибки, но отказывался менять что-либо. В застольных беседах 18 января 1942 года он заявил, что национал-социализм — это «не медицинский еженедельник, который должен отображать все новейшие изменения».
Полученные в Вене «знания» не ограничивались только антисемитизмом. В то время Гитлер еще был сторонником цивилизованного отношения к евреям. Однако в его память навсегда впечатались два главных тезиса венских медицинско-гигиенических брошюр начала века: евреи разносят сифилис и обладают чрезвычайной климатической устойчивостью.
В Вене Адольф Гитлер не только многое почерпнул из бульварной литературы, но и нашел достойный образец для подражания. В роли живого примера политика-антисемита выступил чрезвычайно популярный бургомистр Вены Люгер.
После переезда в Мюнхен общественное положение Адольфа Гитлера не изменилось. Он снял небольшую комнатку в районе Швабинг, где вечерами жандармы по двое патрулировали полутемные улицы. Он не был знаком ни с одним значительным мюнхенцем и пополнял свои знания только тем, что можно было прочесть в газете или увидеть на улице. Он просто скопировал образ мыслей местных знаменитостей, которые были преисполнены революционным пафосом и вели себя так, как будто нашли философский камень. Адольф Гитлер соединил в себе эти теоретические требования перемен с философской ментальностью завсегдатаев пивных и гротескным юмором, который он позаимствовал у известного мюнхенского комика Карла Фалентина. Эта мюнхенская смесь действовала и на северных немцев, которые даже коричневую партийную форму нацистов воспринимали как элемент фольклора. Как писал Гитлер в 1934 году в письме к Ине Зидель Готфрид Бенн, «все это напоминает мне балаган, где собираются ставить "Фауста", но получается только водевиль с гусарами».[73]
Адольф Гитлер как губка впитывал в себя не только зрительные впечатления, но также и слухи, обрывки разговоров, споров, газетные заголовки и лозунги. Все это он обрабатывал в духе собственного восприятия действительности. Здесь эйдетические образы будущего фюрера приобретали черты патологии. Они напоминают галлюцинации психопата, в которых участвуют лишь серые тени действительного мира.