Хотя некая медлительность Гитлера вполне могла быть элементом его тактики, скорее всего речь все же шла о свойстве его психики. 20 февраля 1930 года в Мюнхене Геббельс стал свидетелем неспособности управлять и руководить партией. Еще 16 февраля он записал в своем дневнике: «В партии царит анархия. Гитлер один несет всю ответственность за свою нерешительность и нежелание использовать свой авторитет». Запись от 27 мая показывает, что ситуация не начала меняться к лучшему: «Гитлер просто обязан сделать хоть что-то! От его вечной медлительности просто тошнит!» 29 июня он жалуется на то, что Гитлер «уклоняется от принятия решения». «Я убежден, он не приедет в понедельник, чтобы на него не давили перед принятием решения. Это наш старый добрый Гитлер. Вечные проволочки!»
Когда в 1932 году за его спиной Грегор Штрассер пытался войти в правительство Шляйхера, Адольф Гитлер угрожал самоубийством. Сомнения при занятии Рейнланда и при почти безнадежной обороне Нарвика во время Норвежской кампании на много часов парализовывали его волю. Огромные потери в ходе кампании в России производили на него настолько сильное впечатление, что он тяжело заболевал. Себастьян Хаффнер считал, что с 1941 года и вплоть до своей смерти фюрер находился в состоянии «политической летаргии».[123] В это время ораторский дар Гитлера иссяк. Он полностью потерял способность обращаться с речами к своему народу. Уже в 1927 году он довольно тяжело перенес то, что больше не мог выступать в цирке «Крона».
Страдавший эйдетизмом пациент Лурии не сомневался в своем особом предназначении. Его вера переросла в убеждение, что рано или поздно он женится на принцессе, хотя это практически полностью было невозможно. Устремления Гитлера шли еще дальше и были связаны с огромной самоуверенностью. Уволенный из баварской армии ефрейтор был убежден в том, что он был выбран для того, чтобы освободить немецкий народ от оков Версальского договора. Когда это не удалось в 1938 году во время Судетского кризиса, он был крайне разочарован и решил добиться своей цели в 1939 году при нападении на Польшу и очень боялся, что в последнюю минуту «вмешается какая-нибудь свинья и все испортит». Гитлер был твердо уверен, что только он может успешно руководить боевыми операциями. Как во время побед, так и при поражениях он демонстрировал окружающим «нерушимую веру в свою звезду». Используя бесчисленные подробности биографии, Гитлер поддерживал в себе убеждение, что весь его жизненный путь со всеми неудачами, которые он смог преодолеть, упорно вел его к великой цели.
Нарушение восприятияКроме всего вышеперечисленного, исследованный Лурией журналист Шерешевский страдал особенным нарушением восприятия действительности. Если голос, который ему не нравился, сообщал даже нужные сведения, иногда память отказывалась их сохранять. Гитлер также был подвержен подобным психологическим нарушениям. Его раздражали модная одежда и новые прически у секретарш. По всей видимости, склонность привести весь окружающий мир к какому-то единому образцу, являлась следствием данного нарушения. О том, что внезапно возникший внешний стимул мог вывести Гитлера из состояния душевного равновесия, свидетельствуют его манера неожиданно обрывать разговор на полуслове и чувство антипатии, которое он испытывал к определенным людям.
27 января 1944 года Гитлер собрал фельдмаршалов и генералов в ставке «Вольшанце» и потребовал от них клятвы верности. Он обратился к собравшимся: «Господа, я надеюсь, что, когда придет последний час, вы, мои генералы, будете вместе стоять на баррикадах и вы, мои фельдмаршалы, с обнаженными шпагами останетесь со мной». В ответ на это Манштейн сказал: «Это будет и нашим концом, мой фюрер!» Гитлер был настолько поражен этой внезапной репликой, что сразу же прекратил свою речь.[124]
Даже Геббельс, который не испытывал симпатии к фон Манштейну и прозвал его «маршалом отступления», был удивлен поведением фюрера 6 февраля 1944 года. «На самом деле реплика фельдмаршала фон Манштейна не была уж столь драматична, как нам показалось вначале. Фюрер заявил, что в самый трудный момент ждет от своих офицеров верности, на что Манштейн ответил: "Это будет и нашим концом, мой фюрер!" Действительно, в этом не было ничего необычного».
Во время публичных выступлений у Гитлера особенно отчетливо проявлялась «зависимость от настроения публики… Особенно в политическом отношении более спокойные (и поэтому наиболее для него трудные) 1925–1928 годы Адольф Гитлер отказывался от выступления или прекращал свою речь, если чувствовал, что она не оказывает нужного действия на слушателей».[125]