Имеется масса примеров подобной самоуверенности. Так, Адольф Гитлер заявил президенту сената Данцига Раушингу: «Я не смогу ничего сделать, если у меня не будет глубокой внутренней уверенности в своей правоте. Даже если вся партия устранится отрешения проблем, я буду действовать».[240] 8 и 10 ноября 1938 года Гитлер считал, что поступает правильно и не может ошибаться. Однажды фюрер сказал Отто Штрассеру: «Я не могу совершать ошибки, все, что я говорю и делаю, принадлежит истории».[241] Уже в конце 1930 года, выступая перед партийными руководителями в «Коричневом доме» в Мюнхене, он потребовал от партии признания своей непогрешимости: «Я надеюсь, что мир довольно быстро привыкнет к этому, как привык к заповедям Господа Бога».[242] Как писал Домарус, речи Гитлера свидетельствуют, что весь его образ мысли был построен на восприятии себя как «богочеловека, который не способен ошибиться и которому полностью чужды все человеческие слабости, что и легло в основу его внешнеполитических и военных идей».[243] Даже весьма скептически настроенный Шахт был поражен этим качеством Гитлера: «Этот человек обладал абсолютной убежденностью в правоте своих идей и с поразительной решимостью реализовал их на практике».[244]
Стальные нервыАдольф Гитлер имел весьма крепкие нервы. Уже в 1914 году, участвуя рекрутом в сражении во Фландрии, он продемонстрировал удивительную психическую неустойчивость. В письме, написанном с фронта асессору Херру, молодой Гитлер размышлял о происходящих событиях и связанной с ними нервозностью, что, однако, не помешало ему совершенно спокойно описывать окружавший его ужас: «Я теперь очень нервный. Каждый день с 8 часов утра до 5 часов вечера мы находимся под сильным артиллерийским огнем… с течением времени это может расшатать даже самые сильные нервы. Я не могу уснуть, потому что в четырех шагах от моей соломенной подстилки лежит мертвая лошадь, которая погибла не менее двух недель назад. Труп уже наполовину разложился. Недалеко от нар развернута батарея гаубиц, которая каждые 15 минут посылает по два снаряда, проносящихся в темноте над нашими головами. С почтением целую ручку уважаемой фрау Муттер».
Позднее он узнал, что крепкие нервы были залогом успеха в мировой истории. В 1938 году он заявил, что желал бы «иметь народ с каменными нервами, поскольку только с таким народом можно делать поистине большую политику».[245]
Как известно, прусский генералитет не отличался хладнокровием. В ходе истории многие монархи и кайзеры заслужили упреки в излишней нервозности. Для пруссаков нервы всегда были серьезной проблемой. Фридрих Великий отчаянно сражался со своей слабой нервной системой.[246] «Истерика Бисмарка, случившаяся с ним в 1866 году в Никольсбурге, когда он требовал от короля немедленно подписать мирный договор с Австрией, вошла в историю». «По свидетельству самого Бисмарка, во время истерики его любимая собака Султан подошла к нему и в знак сочувствия положила лапы на его грудь, что позволило канцлеру немного успокоиться». У Вильгельма II с нервами дела также обстояли неважно. Во время Марокканского кризиса французская пресса открыто назвала его трусом.
О рейхканцлере Бетманн-Гольвег рассказывали, что «он полностью терял самообладание, едва понюхав пороху». «Бетманн-Гольвег, Вильгельм II, Фридрих Науманн, Вальтер Ратенау, Макс Вебер — все они осознавали свою слабость, которую пытались преодолеть в личном и политическом плане. Это выработало определенный стереотип поведения, который в условиях июльского кризиса 1914 года и привел к развязыванию войны». Впоследствии пришлось неоднократно возвращаться к вопросу о решительном значении стальных нервов для ведения войны. Война предстала в виде этакого средства для закаливания воли.
В Пруссии, захлебываясь от восхищения, рассказывали анекдот о том, как во время битвы при Кенигграце Мольтке, сохраняя ледяное спокойствие, выбирал предложенную ему сигару в портсигаре короля.
«Гольштейн смог в течение многих лет оставаться серым кардиналом министерства иностранных дел и безнаказанно интриговать даже против Вильгельма II, поскольку был человеком железной воли». Подобная репутация государственного секретаря МИДа стала «блестящим примером энергичности и холодного рассудка, которые не поддавались влиянию политического руководства».
Именно поэтому безрассудные планы Гитлера вовсе не дискредитировали его в глазах генералов. Тем не менее начальник Генерального штаба Людвиг фон Бек в случае нападения на Чехословакию планировал подать в отставку, что весьма ярко свидетельствует о его душевном состоянии. Однако в решающих ситуациях генералитет поддавался гипнотизирующей самоуверенности фюрера.