— Выходит, что умыкнув наши бластеры, они сделали благое дело, а я, негодяй, просто оклеветал их?
— Во всяком случае, не все так однозначно. Слушай, Алекс, — Джон уселся в кресло, оставив шкаф в покое, — мы столько лет прожили и проработали вместе. У нас выработалась уникальная форма общения. Мы привыкли понимать друг друга по мимике, жесту, тончайшим оттенкам голоса. Если один что-то предлагает, то другой сразу становится его оппонентом. При таком обсуждении мы генерируем просто потрясающие идеи. Ты только посмотри, сколько мы напридумали за несколько часов и даже минут, если брать чистое время. При этом последние события показывают, что мы на правильном пути. Я почти уверен, что мы справимся со всеми трудностями.
— Ты льешь бальзам на мои раны, Джонни. Я начинаю раздумывать, как наиболее мягко извиниться перед первым министром, — если бы не его охрана, ему пришлось бы туго. Я, честно говоря, удивлен, что мне не насадили фонарей под глазами.
— Может быть, они опасались, что тобой тогда займется пол-уборщик, и твое, пусть сомнительное, умение уйдет в небытие. Но я, Алекс, не ожидал от тебя такого темперамента. Обычно ты реагируешь на окружающее с невозмутимостью буддийского монаха, которая может кого угодно довести до бешенства.
— Это во мне взыграла кровь моих предков. Много поколений назад в Украине существовала фамилия Паливода, так звали человека, своим характером способного зажечь воду. Влияние русского языка во время существования Советского Союза превратило ее в Поливоду. Затем, предположительно, последовала эмиграция в Канаду. Как происходила модификация фамилии, я точно не знаю, в некоторых документах мне встретилась фамилия Полива (глазурь). У меня нет прямых доказательств, но я чувствую, что это мои предки.
— Так наши предки, возможно, были земляками. И если у нас теперь будут потомки, считай — мы им задали серьезную задачу. — пошутил Джон.
Закончился день совершенно спокойно. Ужин друзьям привез болтливый человечек. Он заодно показал им, что выключать свет и регулировать его силу можно, поглаживая картину на стене. Появлялось поверх изображения привычное для программиста меню, но кроме нескольких пунктов, изменяющих изображение по какой-то сложной программе, остальные были неизвестны. На картине был изображен довольно красивый пейзаж — кристально чистое озеро между изумрудно-зелеными холмами, кое-где покрытыми лесом. Картина меняла свой вид — вместо солнечного дня на ней наступал вечер, а затем ночь. Нарисованная луна довольно ярко освещала комнату. Алекс удивлялся:
— Как это я не догадался сразу, когда мы сюда вошли утром — на ней тоже было утро, а под вечер — наступил закат. При желании смену времен можно ускорить или замедлить. Почему только они не сделали картину голографической, она была бы полноценным заменителем окна.
— Да, — подхватил Джон, — это очень актуально в их условиях. Глаз не будут мозолить виды развороченных небоскребов и квадратные деревья. Можешь предложить им такую услугу, оторвут с руками.
Они улеглись в постели и еще какое-то время беседовали, пока их окончательно не сморил сон. Джону снился изумрудно-зеленый лес, заваленный консервными банками и бумажками, вперемежку с шарикоподшипниками, бритвенными лезвиями и ножовочными полотнами. На поляне стоял медленно рассыпающийся небоскреб с разваленными верхними этажами. Небоскреб постепенно таял, сквозь его стены, окна и перекрытия прорывалась буйная зелень. Наконец, от него ничего не осталось, исчезли также бумажки и прочий мусор, скрытые сплошной зеленой массой.
Вдруг деревья раздались в разные стороны и прямо на Джона ринулся эскафант, зловеще шевеля бивнями-захватами и оглушительно трубя. Джон проснулся с бешено бьющимся сердцем и увидел, что на картине наступило утро, и в комнате уже светло. Алекс принимал холодный душ, периодически издавая звериный рев.
После завтрака к ним зашел офицер в сопровождении двух латников и сообщил, что небесных странников ожидает Первый министр. Друзья тут же проследовали за ним. Они прошли в другое крыло замка, миновав множество поворотов, ступеней и дверей. При их приближении стража смыкала и размыкала копья, словно в историческом спектакле. Ощущение театральности создавали двери, которые открывались и закрывались автоматически и совершенно бесшумно.
Первый министр принимал их в уютном кабинете с приглушенной подсветкой, стены были задрапированы темно-синей тканью. Гринберг приветствовал пленников легкой стандартной улыбкой и таким же легким поклоном головы. Он был на этот раз не в латах, а в легком костюме из плотной шелковистой ткани. Усадив гостей в кресла, он предложил им коктейли и сразу начал с существа дела.