Правда, с этим понятием Рори тоже не разобрался до конца, вроде это были такие бумажки, на которых написана их стоимость, и их меняли на товары, как эмобаллы, но были ещё какие-то монеты, потом карточки, а в каждой стране вообще свои названия для денег, и все они стоили по-разному, а почему, никто не знал. В общем, опять полная неразбериха, как со всем в допотопном мире.
А эта старушка, ну то есть тогда она была еще не старушка, а вроде как просто женщина, целыми днями сидела, смотрела на цвета и выдавала что-то типа «абрикос в молоке», «домашнее безе», «испуганная каракатица», «новорожденный цыпленок», и так потом маркировались банки с краской! Рори не был уверен, не шутка ли это. Принять на веру, что люди специально себя так запутывали, вместо того, чтобы просто выставить значения по RGB, CMYK или какой-нибудь другой цветовой модели, он не мог.
Тихо гудели приборы, шлюпка лежала на выбранном курсе и мерно покачивалась на волнах, а приглушенный свет аварийной лампочки делал всё вокруг красноватым, словно они и впрямь плыли в пасти кита.
– Король Финген, сын Лухта полюбил женщину из сидов по имени Ротниам, – начала Ив, – И каждую ночь на Самайн она приходила к нему, чтобы поведать о чудесах, произошедших в ночь рождения Конна. Одно из них – появление пяти главных дорог острова, ведущих к Темре…
Рори с головой ушел в историю, а шелест и глухое шлепанье волн сливались с тихим вкрадчивым девичьим голосом, выписывающим узоры из слов, тут же оживающих в мыслях слушателей.
Он закрыл глаза и увидел, как пятеро всадников с разных сторон несутся сквозь туман, приближаясь к мерцающему в центре картины огоньку. Они спасаются от разбойников или от более страшных темных сил, появляющихся в мире в ночь на Самайн. Рори видел, как под копытами возникает дорога, там, где прежде была лишь бесформенная вязкость болот и густой бурелом.
Он почувствовал смятение и страх, а еще отчаянную надежду успеть, вырваться, выбраться из этого текучего безвременья волшебной ночи. Он хотел оказаться там, где в теплых отблесках огней накрыт праздничный пир, и людской радостный гомон заставляет отступить полночные ужасы.
Он испуганно фаркал и то и дело шарахался от выступающих из темноты теней, а всадник продолжал то понукать, то ласково его успокаивать. Резкий запах прелой гнили ударил Рори в нос. Всё его мощное мускулистое тело ныло от долгой скачки, шесть слиплась от пота, казалось, он уже целую вечность пробирается через этот проклятый туман. Тут откуда ни возьмись его лицо стали хлестать колючие ветки с черными кожистыми листьями, или это были крылья?
Вдруг мир изменился, картина стала полнее, шире, а всадники внизу – лишь мелкими её штрихами. Он летел над укутанной в сизый сумрак и туман землей, разрезал воздух крыльями, чувствуя его привычную текучую упругость, направление потоков и вязкую противоборствующую силу, которая и делала полет таким упоительным, пронизывая каждое его перышко чистым восторгом. Свист и гул ветра вспорол громкий крик, его собственное ликование, претворившиеся в птичьем клюве в лаконичный, но всеобъемлющий набор звуков:
– К-а-а-а-р-р-р! – кричал Рори всадникам, – Смотрите, впереди река, но моста еще нет, туман не дал его вам, погодите! К-а-а-а-р!
Но как только копыто первой лошади опустилось в дымку над рекой, оно со звонким стуком встретило проступившие очертания каменного моста, стройные арки которого будто бы уже тысячи лет стояли здесь. А река под ним несла свои воды, с легкостью перекатывая по дну огромные валуны и маленькие камешки, играя свою прекрасную песнь, никогда не повторяющуюся и неизменную от начала времен.
И вновь мир вокруг поменял очертания, став размытым и текучим, свежим и холодным. Рори был лососем, гибким и грациозным, скользящим в бурном потоке. У него уже не было болтливого языка, за которыми нужно следить, рук, которыми можно как создавать, так и убивать, или ног, которые болят от долгого бега. Его тело стало совершенным от головы до хвоста, стало самим стремительным движением.
Он слышал отдаленный цокот лошадиных копыт откуда-то сверху, но это его уже не заботило. Его влекло вперед, несло уверенной силой реки туда, куда ему непременно нужно было попасть.
В зеркальных чешуйках отражалась взошедшая лАла, и он с наслаждением подставлял тело её ласковому серебристому свету, то и дело радостно выпрыгивая из воды. Воздух на доли секунды обжигал его влажную плоть, сердце замирало, и со дна глубоких рыбьих глаз начинал подниматься страх, но тем приятнее было вновь окунаться в мягкие объятия реки.