Homo sacer. Чрезвычайное положение

Еще в 1947 году почтенный историк римского права Пьетро де Франчиши опубликовал работу под названием «Тайна власти» (Arcana imperii), в которой значительное место было отведено анализу «исходного типа» власти: он называет его ductus (где ductor — это правитель, в котором этот тип воплощается), пользуясь как бы эвфемизмом, позволяющим ему избежать нежелательных ассоциаций с фашизмом. Де Франчиши преобразует веберовскую триаду типов власти (традиционная, легальная, харизматическая) в дихотомию, которая воспроизводит оппозицию auctoritas — potestas. Власть ductor'а. или führer’а никогда не может быть производной: она всегда уникальна и принадлежит самой личности ее носителя; сверх того, она по сути своей не является насильственной, но основывается, как показал еще Трипель, на соглашении и добровольном признании «превосходства в доблести».

Хотя и Трипель и де Франчиши могли наблюдать техники власти фашистского и нацистского режимов, ни тот ни другой, как кажется, не сознавал, что иллюзия уникальности власти, которую они описывают, возникает вследствие приостановки или упразднения нормального правопорядка — то есть в конечном счете вследствие установления чрезвычайного положения. «Харизма» — как подсказывает нам содержащаяся в этом термине отсылка к charis святого Павла (что хорошо понимал Вебер) — предполагает упразднение закона, а не некий изначальный характер власти.

Как бы то ни было, все три исследователя согласны в том, что авторитарно–харизматическая власть возникает, словно благодаря какой–то магии, из самой личности führer’а. Присущее праву стремление совпасть в точке своей предельной реализации с биологической жизнью здесь утверждается с наибольшей силой. Тем самым категория auctoritas встраивается, по крайней мере частично, в ту традицию правовой мысли, которая считает право в конечном счете тождественным жизни или непосредственно подчиненным ей. Ответом на афоризм Савиньи («Право есть не что иное, как жизнь, рассмотренная с особой точки зрения») в XX веке можно считать тезис Рудольфа Сменда, по словам которого «основание своей действенности (Geltungsgrund), свое особое качество и содержание норма получает от жизни и от того смысла, который этой норме приписывается, равно как и сама жизнь постигается исходя из нормативно предписанного и вмененного ей жизненного смысла (Lebensinn)»[252]. Подобно тому как в романтической культуре такое явление, как язык, могло быть понято только в непосредственной связи с народом — носителем этого языка (и наоборот), право и жизнь взаимно подразумевают и обосновывают друг друга. Именно эту взаимную обусловленность выражает собой диалектика auctoritas и potestas (это позволяет говорить о том, что парадигма auctoritas изначально имеет биополитическую природу). Норма применяется в нормальной ситуации, и действие ее может приостанавливаться и без полного упразднения правопорядка, так как она, в форме auctoritas или в форме суверенного решения, прямо отсылает к жизни, от которой ведет свое происхождение.

6.9.

Теперь, наверное, настало время оглянуться на проделанный путь и сделать некоторые предварительные выводы по итогам проведенного нами исследования чрезвычайного положения. Западная юридическая система представляет собой двойную структуру, образованную из разнородных, но связанных между собой элементов: нормативного и юридического в строгом смысле этого слова — его мы отнесем к рубрике potestas — и аномийного и метаюридического — обозначим его словом auctoritas.

Чтобы нормативный элемент мог быть применен на практике, необходим элемент аномийный, но в то же время и auctoritas может действовать только как инстанция санкционирования или приостановки действия potestas. Следствием диалектического взаимодействия этих в определенном отношении антагонистических, но в основе своей связанных друг с другом элементов является неустойчивость правовой системы и свойственная ей, при всем ее стремлении к поддержанию и сохранению своего внутреннего порядка, постоянная готовность распасться и разложиться. Чрезвычайное положение представляет собой в конечном счете механизм, призванный приводить в действие и подгонять друг к другу обе составные части политико–правовой машины, учреждая область неразличимости между аномией и номосом, между жизнью и правом, между auctoritas и potestas. Чрезвычайное положение основывается на изначальной иллюзии, сопрягающей аномию (в форме auctoritas, живого воплощения закона или «силы закона») с правопорядком, а власть приостанавливать действие нормы — непосредственно с самой жизнью. До тех пор пока оба элемента остаются коррелятивными, хотя при этом они и различаются концептуально, разнесены во времени и принадлежат разным субъектам (как в республиканском Риме, где сенат и народ противостояли друг другу, или в средневековой Европе, где друг другу противостояли духовная и светская власть), их диалектическое взаимодействие, пусть и покоящееся на иллюзии, продолжает так или иначе сохраняться. Но когда эти элементы стремятся совпасть в одном субъекте, когда чрезвычайное положение, в котором они предстают связанными и неразличимыми друг с другом, становится нормой — тогда политико–правовая система превращается в машину смерти.

6.10.