Так прошла долгая минута.
Но вот Фебиций опомнился: ведь это долг императорской службы заставил его взлезть на стену и, нетерпеливо топнув ногой, поспешно схватился за руку старика. Но едва Стефан почувствовал прикосновение пальцев галла, как вздрогнул всем телом, точно пораженный молнией, и, хрипло вскрикнув, кинулся на своего смертельного врага, стоявшего уже на краю стены.
Павел глядел с ужасом на это страшное зрелище и воскликнул громко, горячо и убедительно:
— Оставь его, прости ему, чтобы и тебе найти прощение на небесах!
— Что мне небеса, что мне прощение! — захрипел старик. — Будь он проклят!
И не успел александриец удержать Стефана, как камни, на которых, задыхаясь, боролись непримиримые враги, сорвались, и оба вместе с обрушившимися камнями рухнули в пропасть.
Тяжко простонав из глубины души и заливаясь горячими слезами, Павел пробормотал:
— И он боролся, и его борьба была тщетна!
ГЛАВА XXI
Бой был окончен, и солнце, садившееся за святою горою, бросало свои последние лучи на трупы множества блеммийцев.
Вот на чистом небе засверкали звезды над оазисом.
В церкви слышалось благодарственное пение, а возле нее, под холмом, к которому она прилегала одной стороною, горели факелы и освещали красноватым светом ряд носилок, на которых лежали под зелеными пальмовыми ветвями герои, павшие в бою с язычниками.
Вот пение смолкло, церковные двери растворились, и Агапит повел своих прихожан к покойникам.
Молча все стали полукрутом возле своих усопших братьев и внимали последней молитве, которую произносил их пастырь над благородными жертвами, пролившими свою кровь в бою с язычниками.
По окончании молитвы все подошли к своим усопшим близким, и немало слез пало из глаз матерей и жен на сухой песок, немало тяжких вздохов понеслось к небу из груди отцов.
Возле носилок, на которых покоился престарелый Стефан, стояли другие небольшие носилки, и Ермий стоял между обоими на коленях и горько плакал.
Вот он поднял лицо, услышав чей-то приветливый голос, назвавший его по имени.
— Ах, Петр, — сказал юноша и схватил поданную ему руку сенатора. — Какой неудержимой силой влекло меня в свет и прочь от отца, а теперь, когда он умер, с какой радостью я остался бы здесь с ним, если бы он был в жив!
— Он умер прекрасною смертью, защищая своих братьев, — сказал сенатор, утешая Ермия.
— Павел был при нем в последнюю минуту, — подхватил Ермий. — Отец упал со стены при защите крепости; а вот это бедное дитя, эта девочка, которая пасла твоих коз, умерла как великая героиня. Бедная дикая Мириам, как я любил бы тебя, если бы ты уцелела!
При этих словах Ермий коснулся руки пастушки, тихо поцеловал эту маленькую похолодевшую руку и осторожно положил ее на грудь покойницы вместе с другой рукою.
— Да как же эта девочка попала в битву? — спросил Петр. — Постой, расскажи лучше у меня дома. Будь нашим гостем и оставайся у нас, пока не соберешься окончательно покинуть наш край. Мы все обязаны тебе и благодарим тебя от души.
Ермий покраснел и скромно отклонил от себя щедрую похвалу, которую все расточали ему, как спасителю оазиса.
Когда появились плакальщицы, он еще раз опустился на колени у изголовья отца, взглянул любовно в последний раз на умиротворенное лицо Мириам и последовал потом за своим гостеприимным хозяином.
Они вошли вместе во двор. Ермий невольно взглянул на окно, за которым столько раз видел Сирону, и сказал, указывая на дом центуриона:
— И он не вернулся из боя!
Петр только кивнул и отворил двери своего дома. В освещенной первой комнате встретила их Дорофея и спросила быстро:
— А про Поликарпа все ничего?
Петр покачал отрицательно головой, она же продолжала:
— Да оно же и невозможно! Он, конечно, напишет только из Клизмы или даже из Александрии.
— И я так думаю, — подхватил Петр, потупив глаза. Потом он обратился к Ермию и подвел его к жене.
Дорофея приветствовала юношу с сердечным участием. Она уже слышала, что отец его погиб, и как достославно он сам отличился.
Ужин был уже готов, и Ермию предложили принять в нем участие.
Хозяйка дала своей дочери знак позаботиться о госте, но Петр остановил Марфану и сказал:
— Ермий пусть займет место Антония. Антоний еще занят с рабочими. А где же Иофор с домашними рабами?
— Они уже отужинали, — ответила Дорофея.
Муж и жена взглянули друг на друга, и Петр сказал, грустно улыбнувшись: