В кабинете витает смесь тяжелых запахов: растворимого кофе, дешевых духов и пота. Заместитель – величавая полная дама массивная и бесформенная, как туча. Гигант по сравнению с начальником. Часть ее работы – проводить первичное собеседование. С высоты иерархического положения со всей должной суровостью зам поглядывает меня поверх очков. Наверное, это должно вызывать у посетителей трепет.
Она задает короткие вопросы о том, что я умею делать. Понимаю ее затруднения: ни дипломов, ни трудовой книжки у меня при себе нет. Зам промокает испарину платком, но спустя минуту бисеринки пота вновь проступают на лбу, при этом в кабинете довольно прохладно.
– Чем вы занимались на последнем месте вашей работы? – спрашивает меня зам.
Свожу брови к переносице. Отчего-то начинаю волноваться.
Журнал «And» был последним, пятым по счету, местом моей работы в журналистике. Редактором отдела была женщина. Замом главреда тоже была женщина. Я этим пользовался.
– Выполнял то, что мне поручало начальство, – отвечаю деловито.
Я был доволен работой, старался довести свои умения до совершенства. И всегда стремился быть первым. Работалось легко – этому содействовало мое усердие, личные чары и некоторое чутье. Я никогда не сочинял сенсаций, писал о том, что видел. Но… Мистицизм – вот призма, через которую я постоянно смотрел на мир. И читателям это нравилось.
В «And» я проработал три года и все это время ни разу не был в отпуске, как и два года до этого.
– Есть место рассыльного, – сообщает зам.
– Отлично!
Мне все равно, какую работу предложат. Я – временное явление. Не может быть, что нельзя уйти из этого города. Не хочу в это верить.
– Что выпускает ваш завод?
Зам снимает очки. Смотрит так, будто я над ней издеваюсь.
– Вы до сих пор не поинтересовались профилем нашей корпорации, молодой человек?
Делаю непорочное выражение лица.
– Да. Так уж вышло.
Она с заметным самодовольством сообщает:
– Завод выпускает поролон, эластичный газонаполненный пластик на основе полиуретана. Кроме того, мы изготовляем спандекс, полиуретановое волокно.
Страшная тайна разгадана. Расследование завершено.
– Замечательно, – говорю. – Теперь я рассыльный поролонового завода.
В ее взгляде появляется подозрительность.
– Самого крупного в Европе! – сообщает она. – Двадцать пять цехов и аппарат управления. Это корпорация. И… вы должны знать еще кое-что.
Она сурово предупреждает, что с этого момента я принадлежу заводу. Даже такая мелкая должность, как рассыльный, может быть очень значимой для предприятия, и мне теперь, хочу я того или нет, надлежит считать себя частью большого организма. И, между прочим, администрация может использовать мой труд ради общего блага даже в мое личное время.
У меня начинается тихая истерика.
– А в чем же тогда отличие капиталистического строя от рабовладельческого?
Если сознательно лезешь на рожон, тебя не берут на службу. Для этого можно придумать сто отговорок. Но зам не собирается этого делать. Она ограничивается рекомендацией впредь быть поосторожнее со словами. Сама терпимость и благорасположение, но подергивание века выдает ее с головой. Зам достает из объемной сумки новый платок, отирает лоб.
Спокойным тоном – всегда завидовал тем, кто умеет держать себя в руках – она советует уяснить, что о каждом лишнем слове будет известно администрации.
Покорно опускаю глаза. Вдруг начинает казаться, что все движется по заранее продуманному сценарию. В эту минуту в кабинет всовывается упитанное лицо молодого служащего.
– Что такое?! – резко вскрикивает зам. Ни о какой терпимости уже нет и речи.
– Вырлова здесь! – В его полушепоте звучит тревога.
Тучная женщина с прыткостью, которой я от нее никак не ожидал, вскакивает с места.
Собеседование окончено. В руки мне пихают обходной лист и спешно выпроваживают из кабинета. Даже не успеваю спросить о жалованье.
Когда я вернулся домой, еще в прихожей услышал голоса, доносящиеся из спальни. Стараясь не скрипеть досками, я прошел по коридору, остановился у двери и прислушался. Кроме Андриана в комнате находились еще двое мужчин.
– Не верю! – услышал я высокий голос. – Никто – ни ты, Андрияшка, ни Вася, ни кто другой, – понимаете? – меня никто не убедит. Стал-быть, ребята, тут ошибка. Может быть, он бабкин родственник. Ты настаиваешь на том, что он сам пришел в город. Он что, псих ненормальный? Послушайте, нас-то заманили неправдой. Я сам почти всю родню в эту яму перетянул. Приведи друга – тебя отпустят! Хе-хе! Теперь нашу лачугу все зовут бараком Петровых, нас там одиннадцатеро на сорока шести метрах живет. Что, Вася?