У Острого колена Хомуня приостановился, полой халата промокнул лицо, оглянулся. У ворот стояли Игнатий, Саурон, Бабахан, Вретранг, их дети. Хомуня вытащил из-за пояса шапку, помахал ею над головой.
Люди в ответ взмахнули руками, кричали что-то, но Хомуня не разобрал слов, отвернулся, пустил коня рысью.
Поздним вечером, в тех местах, где Инджик-су выходит из тесного ущелья и более спокойно бежит между холмами и невысокими пологими горами, свернули с дороги и через густой лес поднялись на взгорье, нашли удобную для ночлега поляну, расседлали и спутали лошадей.
— Господин, мой, — решился заговорить Аристин, что прикажешь подать на ужин? У нас есть лепешки, сыр…
— Я сам приготовлю, Аристин, — перебил его Хомуня и усмехнулся. — С этой минуты я уже не хозяин тебе, а ты мне не раб. И когда доедем туда, где Инджик-су соединяется с Куфисом и вместе с ним поворачивает на запад, мы попрощаемся с тобой. Мой путь — через Гипийские горы — на север, твой — по течению Куфиса. Доберешься до Херсонеса, а там — куда хочешь: то ли в Константинополь, то ли в Трапезунд. Дело твое. Ты теперь свободен в выборе.
Аристин не ответил. Молча развязал вьюк, поставил шатер. Так же молча поужинали и улеглись спать. Хомуня — в шатре, Аристин — рядом, завернулся в бурку. Каждый думал о своем. Хомуне было грустно, все переживал расставание с Игнатием и пока совсем не испытывал радости возвращения на родину, тоска и тревога овладели им полностью.
Поднялись до восхода солнца и сразу отправились в путь. Селения, если они встречались на пути, объезжали стороной, старались меньше попадать на глаза людям. Так спокойнее и безопаснее для одиноких путников.
Через несколько дней они были уже на правом берегу Куфиса. Остановились на отдых в небольшой порыжевшей от осени, рощице, пустили лошадей подбирать скудную, полусухую траву. Хомуня смотрел на исхудавших лошадей и думал, что ему не следует так торопиться, надо чаще делать привалы, давать возможность коням напастись вдоволь, иначе упадут, а пешком, да еще в зиму, далеко не уйдешь.
Аристин раздул костер, пристроил котелок на треноге, подошел к Хомуне и сел рядом.
— Хомуня, ты как-то мне говорил, что хорошо знал мою мать? — спросил он.
Хомуня кивнул головой.
— А ты мог бы указать могилу ее?
— Нет, Аристин. Ты же знаешь, как зарывают рабов, лишь бы смрадом не несло в город. Им надгробий не ставят.
— А отца моего ты знал?
— У нее не было мужа, Аристин.
— Вот видишь, — вздохнул раб, — Бабахан правду сказал: рабом я родился, рабом и помру. Ты уж не гони меня, позволь ехать с тобой, будь моим господином.
Хомуня улыбнулся.
— А ты не смейся. С детских лет я прислуживал Тайфуру, привык делать все, что прикажут. По-другому и жить не умею. Ты говоришь, что я человек свободный. Свободе еще научиться надо, я боюсь ее.
— Мой путь нелегок, Аристин, и полон опасности.
— Один бог знает, что каждого из нас ждет впереди. Да и не боюсь я смерти, даже люблю поиграть с нею.
— Молодой, оттого и не ценишь жизнь. Ты сначала вырасти хлеб, построй дом, нарожай детей, сотвори все, что должно, тогда и в гроб ложись. Только, боюсь, не захочешь помирать-то, будешь у бога просить еще маленькую толику дней, чтобы земные дела завершить, — Хомуня заглянул Аристину в глаза. — На тот свет отправляться не играючись надо, а так, чтобы польза была.
Едва выехали из рощи, с востока налетел ветер, приклонил к земле жесткие травы, сорвал с одиноких деревьев и рассеял по дикому полю пожелтевшие листья. Похолодало. Откуда-то сверху принесло и бросило за пригорок стаю черных ворон. Хомуня не удержал бурку, она, словно птица, взмахнула крылами, слетела с плеч. Ее тут же перевернуло, закружило, смяло тугим разъярившимся ветром и кинуло на темные кусты терновника, облепленные крупными синеватыми ягодами.
У лошадей разметало гривы, они опустили головы, но устояли, только шире расставили ноги. Хомуня соскочил на землю, подбежал к кустам, схватил бурку, попытался надеть ее. Но Стрибог совсем расшалился — захотелось, видно, ему поиграть с русичем — поднатужился, дунул еще сильнее, и в резком порыве бросил Хомуню на упругий терновник.
Хомуня хохотал, барахтался в ветре, никак не мог оторваться от цепких колючек. Но исхитрился все же, одолел Стрибога и снова взобрался в седло.
Гипийские горы были почти рядом. Манили к себе пологими, почти сплошь покрытыми лесом, вершинами. Хотелось быстрее взобраться туда и посмотреть вокруг.
Где она, Русь?
Далеко ли до нее?
Словарь-комментарий
Аланополис — средневековый город в ущелье Большого Зеленчука, на территории современного поселка Нижний Архыз. Точное название этого города утрачено. В XIX веке местные жители его называли Маджар-Оунне, т. е. «кирпичные дома». Кабардинский просветитель Ш. Ногмов называл его Эллигхнеяунне, т. е. «дом эллинов», «греческие дома». Первые русские исследователи развалин города и сохранившихся до нынешнего времени храмов обнаружили в одном из них (Северном) надпись на греческом языке, которую перевели: «Святой Николай покровитель Аспе». Предполагалось, что город назывался Аспе или Успа. Позже было доказано, что перевод надписи сделан неправильно. Доктор исторических наук В. А. Кузнецов, известный исследователь средневековой Алании, считает, что город в ущелье Большого Зеленчука в Х–XIV веках являлся центром аланской епархии (здесь на сравнительно небольшой площади сосредоточено самое большое количество христианских церквей) и административно-политическим центром Алании в Х–XII веках. И назывался город, как и указывали средневековые писатели, — Магас или Маас (транскрипция, которой придерживается В. А. Кузнецов). Маас в переводе со скифо-сарматского на русский язык означает «большой», «высокий». Но автор повести, по совету В. А. Кузнецова, назвал этот город иначе — Аланополис. Хотя это название и не соответствует научным предположениям, в художественном произведении оно вполне приемлемо, т. к. отражает и то, что город этот принадлежал аланам, и то, что в его строительстве принимали участие византийские зодчие, греки, христианские проповедники.
Аланы — народ сарматского (сармато-массагетского) происхождения. Первоначально были степными кочевниками, говорившими на древнеиранском языке. В Х–XII веках на Северном Кавказе было образовано Аланское централизованное государство. Ко времени описываемых событий (начало XIII в.) Алания переживала период феодальной раздробленности. Бесконечные феодальные междоусобицы, межплеменные и межродовые распри привели к распаду государственной системы. Аланы — предки современных осетин.
Архистратиг — военачальник, главный воевода; придаточное к имени Архангела Михаила.
Астрагал — таранная кость в ступне, между берцом и пяткою; бабка, козан.
Болонь — низменное поречье, пойменный луг.
Борис и Глеб — сыновья Владимира I, Святого, в междоусобной борьбе были убиты братом, Святополком Окаянным. Церковью канонизированы, т. к., по легенде, не захотели поднять оружие на брата, что предлагала им дружина.
Братчина — складчина, праздник за общий счет, устраиваемый обществом.
Брении — нечистоты.
Бронь — кольчуга. Бронь с зерцалом — кольчатая железная рубашка с латами (зерцалом), соединенными с кольчугой.
Великий Дон — Северский Донец.
Витень — см. пеньковый витень.
Гипийские горы — такое название в период средневековья носила Ставропольская возвышенность (локализация ленинградского археолога А. В. Гадло).