Ничуть не бывало.
Новый взрыв восхищения произошел, когда мы наткнулись на старое алюминиевое ведро. Оказалось, что оно гораздо лучше, чем кастрюля: отлично брякало и грохотало, когда Магда катала его по песку, да и лай в нем отдавался, как в рупоре.
На ручке ведра оказалась деревянная колобашка, чтобы удобнее его носить — чем Магда и воспользовалась немедленно. Она ухватила эту колобашку и таскала ведро по всему пустырю, явно чувствуя настоящее блаженство. Мне пришлось возвращаться домой в сопровождении элегантной породистой собаки, которая гордо несет в пасти облезлое ведро. Я едва уговорил ее бросить находку возле мусорного бака.
До дружбы с Магдой я считал, что проникаться нежной и жаркой страстью к бесполезным вещам — это исключительно человеческая черта. Да вот ничего подобного! Магда обожала старую посуду так же сильно, как человек порой любит найденные на помойке детали неработающих механизмов и откопанные в горах макулатуры плакаты давно ушедших лет. После особенно удачной прогулки ее любимой игрушкой стала громадная и ужасная жестяная кружка — лучше, чем ведро, продавленная миска, корыто или помятый бидон. Эта кружка обычно украшала собой Магдин коврик — в то время, когда ее не катали по полу.
Собаки могут быть одержимы собиранием коллекции. Совсем как люди…
Уличный
Выхожу из магазина, а охранник говорит:
— Осторожнее, он кусается.
Я огляделся вокруг. Он сидел около самой двери, боком, и собирался кусаться. И выражение лица у него было злое и презрительное. Он хотел сказать: «Мне холодно, больно и есть хочется, а вы все — отрава!»
Ему было очень немного времени от роду. И он был очень некрасивый щенок.
Мне потом многие люди говорили: «Ну надо же, какой щенок противный! Башка большая, шерстка редкая, уши мотаются, пузо раздутое — и сразу видно по морде, что злой и недоверчивый! Зачем такую гадость домой брать?» А потом он вырос, живот у него болеть перестал, потому что ел он теперь вкусно и правильно, фигура сделалась спортивная и поджарая, черно-рыжая шуба с пышным волчьим воротником заблестела — и все начали спрашивать: «Это у вас породистая овчарка? Какой великолепный парень! Удивительный красавец». Стало заметно, что похож на немецкую овчарку, красивую, здоровую и сильную. Теперь.
А я сразу увидел, что Марк — великолепный парень. Вообще-то, они все такие. Просто некоторые с детства хорошенькие, а этот — мыкался, голодал, болел и страшно на всех злился.
Если ты живешь на помойке — сниматься для глянцевых открыток тебя не пригласят.
Но глаза у него были чудесные, умные и отважные; по глазам легко догадаться, что сердце тоже отважное. И он на меня немедленно оскалился: «Я тебя укушу!»
Я к нему наклонился и сказал: «Давай знакомиться. Пойдешь ко мне жить?»
Удивился Марк ужасно, даже рычать перестал. Я дал ему руку понюхать. Он тут же хамкнул, щелкнул зубами в сантиметре от пальцев: «Много вас тут таких. Я гордый». Тогда я присел на корточки. Сейчас, думаю, попытается за нос укусить, не иначе — тогда домой не возьму. А он потянулся и лизнул. Привалился к моему колену, боком, погреться: «Ладно. Верю».
Марк был очень холодный, ему хотелось поджать все лапы сразу — стоял январь, а у него на животе сквозь редкую шерстку просвечивала розовая кожа. Я закутал Марка в куртку и взял в охапку — он совершенно не возражал.
Домой мы поехали на автобусе. С тех пор Марк очень любит автобусы. Увидит — и сразу смотрит на меня снизу вверх вопросительно: «Поедем кататься, да? Этот тоже домой идет?» И сидит на задней площадке, на каждой остановке выглядывает в двери: ждет, когда приедем.
Одному плохо, особенно когда ты маленький. Если кто-то хочет быть с тобой вместе — он настоящий друг. Марк решил дружить со мной — но кое-кого из людей так и не простил.
Мне говорили: «Он нервный, злой… будет на всех кидаться. Укусит кого-нибудь — что станешь делать?» Люди часто несправедливы.
Марк знает, что кусаться — очень плохо. Когда кусаешься — делаешь больно. По старой памяти ему иногда очень хочется брать зубами, он щиплется за палец, осторожно, или захватывает в пасть ладонь и жует. Тогда стоит сказать: «Неужели ты кусаешься, Марк? Не может быть!» — и ему делается стыдно, он ахает, позевывает, жмурится и отворачивается: «Это не я. Я случайно».
На улице он отчаянно не любит пьяных людей и сварливых теток, которые громко ругаются. Дыбит шерсть на хребте, рычит, показывает зубы — хочет облаять. Я говорю: «Марк, не обращай внимания, они уйдут, брось. Ты же хороший пес», — а он фыркает: «Терпеть не могу таких!» Может быть, похожие люди кричали на него, когда он был мал и одинок? Или обижали?