— Мне! — возмутился Захар Ильич, подумав, что всякий, даже фиктивный, брак накладывает обязательства и крадёт свободу и что при этом отъезд теряет если не смысл, то привлекательность. — Для этого ищут, знаете ли, юных мальчиков.
— Как вы забавно испугались! — сказала ему московская гостья. — Словно здесь и вправду решают вашу судьбу.
— А вы бы, девушка… — заулыбался Левин и вдруг, сообразив что-то, вскочил с места. — Постойте-ка, постойте! Куда же мы смотрели? Вот вас двоих и надо отправить вместе.
— Как образцовую советскую семью, — подхватил Черняк.
Увидев, как расширились глаза предполагаемого жениха, ради такого случая наряженного в купальный халат с чужого плеча, Левин поспешил успокоить:
— В конце концов, нужно лишь пересечь границу — ну не напрасно же у вас птички-то пели, — а там, на месте, разберётесь: разводиться ли, сохранить ли своё положение или…
— Извините, Юрий Маркович, — перебила его женщина, — что за фарс вы задумали?
— Да не задумал нисколько, это импровизация, просто вырвалось, но теперь уж посудите сами: у вас обоих сразу решаются все проблемы.
— Удваиваются, — робко возразил Захар Ильич, думая, что только так, уклончиво, и можно сейчас выразить своё мнение: скажи он твёрдое «нет» — и женщина оскорбится тем, что её отвергают, согласись — посчитает его жалким старикашкой, падким на сладкое.
— Не обижайтесь, Юрий, но ваш экспромт абсурден, — сказала она.
— Именно! — обрадованно вскричал Левин. — Неужели вы, живя в стране абсурда, от всех ждёте разумных речей? Вот это и есть самый настоящий абсурд.
— Хотите сказать, что, с другой стороны, для совков нет ничего неразумного? — неуверенно проговорил Черняк.
— Ах, не умничайте, — поморщилась она. — Весь мир неразумен. Вы не знаете, где вас подстерегает несчастье. Я бегу от одного, но не ждёт ли меня за углом другое?
— Дорогая, в какую веру вы обратились?
— Как видите, я обращаюсь в бегство.
Захару Ильичу как раз на руку было, чтобы они сейчас позанимались умственной гимнастикой — лишь бы позабыли о разыгранной сцене сводничества. «Как вы забавно испугались!» — услышал он и едва не запротестовал, но осёкся, оттого что предложенное будущее и в самом деле испугало его, он больше не мог представить себе жизнь вместе — в одной комнате, квартире ли — с женщиной; давешнее намерение постараться не для себя одного, а ради какого-то тогда ещё неизвестного доброго человека, совершенно вылетело из головы. Верный своему правилу, он постарался заглянуть в дальний конец — чего? — своего существования? Нет, хотя бы отъезда за границу — и не увидел там ничего определённого. Правда, и одиночество тоже потеряло там трезвую ясность, и он сумел вообразить себя в гробу, над которым склонилась женщина с букетиком цветов; ему каким-то образом удалось узнать, что картинка относится к близким дням.
Дождь перестал, но темнело, а чужая женщина всё ещё сушила утюгом его одежду, и Захар Ильич нервничал, оттого что Фред заждался.
Выйдя наконец наружу, он увидел, что народу на улице и в метро будто бы прибавилось против обычного — из-за того, быть может, что ненастье у всех отобрало добрый кусок дня и они теперь восполняли потерю. Между тем достигнутая до ливня точка была недосягаема: и календарь не досчитался поспешно, не вовремя оторванного листка, и очередная клетка износилась в теле, и сама Земля неотвратимо продвинулась, вертясь, от утра к ночи и от лета к зиме — но мало кто мог задуматься над этим. Не задумался и Орочко, не имел обыкновения — как и большинство из нас, его не интересовала суть времени, достаточно было сознавать, что оно проходит.
На его веку повторялось многое, и лишь того, к чему сейчас, видимо, шло дело, не случалось ещё никогда; до сего дня он и не верил, что случится, и лишь за странными разговорами у Левина, понял, что никуда не деться, он уедет, и что в новых обстоятельствах бытия никогда не повторится ничего из прежнего. Впереди его ждали странные порядки, чужой язык и пейзажи, непохожие на те, что сейчас мелькали за окном. Он даже привстал, чтобы вглядеться, приложил ко лбу руку, оттого что отсвечивало стекло, — и рассмеялся: он ехал в метро, в трубе.
«С такими фантазиями я в Германии прямым ходом попаду в психушку, — подумал он, — и, наверно, тамошние безумцы покажутся вполне нормальными людьми, оттого что я не пойму их бреда».
Дорога к дому вела вдоль пустыря, куда обыкновенно выводили собак из окрестных кварталов; здесь сложилось изрядное собачье общество со своими законами, привязанностями и антипатиями и, как копия, — пёстрое общество собачеев. Земля после дождя раскисла, и Захар Ильич не увидел тут ни души. Это значило, что ему предстояло вести Фреда по людным тротуарам, и сегодня это было кстати, оттого что ему хотелось не болтать с соседями о пустом, а думать.