Ютаки Мафунэ
Хорьки
МАНСАБУРО – 40 лет.
О-КАДЗИ – его мать, 68 лет.
О-СИМА – его младшая сестра, 33 лет.
О-ТОРИ – его тетка, 50 лет.
КИХЭЙ – крестьянин.
ЯГО – извозчик.
ГОСПОДИН ЯМАКАГЭ – ветеринар.
МАТУШКА ФУРУМАТИ – землевладелица.
ГОСПОЖА ИСЭКИН – соседка.
О-САКУ, О-КИМИ – дочери О-Сима.
Действие происходит в районе Тохоку, в маленькой деревушке, расположенной вдоль старого тракта.
Действие первое
Дом Мансабуро.
Громадное, грязное, закопченное помещение. В центре – большой черный столб, затертый до блеска.[1] По правую руку от него пол застелен циновками. С той же стороны – решетчатая раздвижная дверь, ведущая в гостиную. На переднем плане – такая же дверь в заднюю часть дома, по левую руку – кухня. Большой очаг. Слева от него – земляной пол. Видна часть пустой конюшни, второй этаж ее занят под чулан и курятник. Два выхода: один ведет к проливу, другой – в сторону тракта. Все циновки сняты и прислонены к столбу; повсюду – корзины с ветхим подержанным скарбом. У очага на полу сидит О-Сима и в одиночестве глушит сакэ. Рядом в застывшей позе сидит ее мать, О-Кадзи – изнуренная, угрюмая женщина.
О-Сима. Нечего пилить, на свои деньги пью, черт побери!
О-Кадзи. Убралась бы ты вон из этого дома, я бы и не пилила. На что это похоже?! Кругом люди, позору не оберешься, я от стыда сгорю. Зачем ты сюда приехала?
О-Сима. У тебя не спросила, куда мне ехать. Ты-то сама сегодня разве не простишься с этим домом? А это не позор, не дерьмо?… (В глубь сцены.) Эй, Кихэй, бочка ты бездонная! Что ты там копаешься? Поди-ка сюда, да поживей – составь компанию!
Кихэй (появляясь). Ну и баба! Вот пристала! Пить толком не умеет, только и знает языком молоть…
О-Сима. Что-что?! Мужик! Ах ты, голь перекатная, ты что со мной как с ребенком?! Подонок! Я как-никак жена Ямасиро, предводителя Итакура-гуми.[2] У нас с мужиками – ничего общего! Дерьмо!
Кихэй смеется.
Эй, кончай ржать, выпей со мной! Да живей, живей поворачивайся!
Кихэй. Молчу-молчу… Мне тут сейчас надо одно важное дельце уладить. Дай хоть для доктора циновки отберу сначала… (Уходит.)
О-Сима. «Дельце уладить»! Ой, не смеши… Этот бородач, лошадиный лекарь! Брось, подождет! Тебя помани, ты и навоз из конюшен выгребать пойдешь.
Слышен кашель Ямакагэ.
О-Кадзи. О-Сима! Убирайся вон отсюда! Уходи, бродяга, горе мое!
О-Сима. Ты что, бить меня будешь этими щипцами? Ну что ты так расстраиваешься! Эх, и сакэ теряет вкус, как посмотришь на твою унылую рожу. Будешь нюни распускать, когда и тебя выгонят из этого дома. Бродяга бездомная, мы с тобой друг друга стоим… Эй, Кихэй, пьянь беспробудная! (Уходит.)
В дверях появляется мату гика Фурумати.
Фурумати. Да тут уж все убрано!
О-Кадзи. Да, благодаря вашим молитвам. Вчера я к вам приходила и впрямь с невыполнимой просьбой. Простите, и так вечно у вас в долгу, но, пожалуйста, будьте снисходительны, мне так нелегко…
Фурумати. Да мне бы ничего и не надо, но Кихэю разве откажешь?! Тебе и вправду тяжело. Однако не падай духом. Глядишь, с юга добрые вести придут.
О-Кадзи (сердито). Пустое. В конце концов, все это ведь из-за Мансабуро со мной случилось. С тех пор, как он пропал, уже третий Бон празднуем. А с ним что? Никто не знает…
О-Сима (в глубине сцены). Люди сами придумывают себе несчастья. Что, не так разве? Ну, попал муж в тюрьму – чего слезы-то лить!?
Фурумати. Опять О-Сима пьет…
О-Кадзи. С утра куролесит…
Фурумати. Я слыхала, что муж ее убил кого-то и сидит в тюрьме, это правда?
О-Кадзи. Пропади она пропадом! Лучше б не возвращалась. Заявилась с двумя детьми, вроде бы ненадолго, напьется и давай кичиться мужем-убийцей… Да, беда не приходит одна.
Фурумати. Что ни говори, землекопы – они все отчаянные!
К очагу подходят Кихэй, О-Сима и доктор Ямакагэ.
Кихэй. Какой бы ты ни была стойкой, а в городе вряд ли останешься.
О-Сима. Глупости! Ведь он человека убил не ради грабежа и насилия. Где тебе, кроту, понять? Мой муж Ямасиро выполнил свой долг перед товарищами. Этим гордиться нужно… Да знаешь ли ты, что такое долг?
Кихэй. Что ни говори, а все дело в деньгах…
О-Сима. Ну, ладно-ладно! Выпей-ка еще одну. Муж мой ой как любит сакэ… Эй, сэнсэй,[3] что это вы на меня уставились? Я вам не кобыла на сносях. Пейте, угощаю!
Ямакагэ (нагнувшись, кашляет, чтоб скрыть смущение; робким, тихим голосом). Да мне бы… не надо…
О-Сима. Что, брезгуешь? А за деньги, сэнсэй, вы бы заговорили даже с ручкой от кастрюли.
Кихэй. Хэ-хэ-хэ, хоть и доктор, а перед этой бабой и он пасует…
О-Сима. Заткнись! Сам ты только пить-то и умеешь, разве нет? Смотрите-ка, это же матушка Фурумати, вот редкая гостья!
Фурумати (растерянно). Как ты изменилась, О-Сима!
О-Сима. А деревня эта еще больше изменилась. Братец мой среди ночи сбежал от кредиторов и драпал до самого юга, а мать совсем уже из ума выжила от старости. В усадьбе – кучи навозных червей, вот ведь оно как… А вы совсем не изменились! Только седины побольше, да живот выпирает, словно ты там деньги прячешь, а не ублюдка.
Все переглядываются.
О-Кадзи. О-Сима! Что за бес в тебя вселился! (Бьет ее. щипцами для угля.) Кихэй, уведи ее отсюда!
Кихэй. Да-да! Надо передохнуть. Не пить же снова всю ночь напролет… Ну, пошли спать.
О-Сима. Ах ты, негодяй! Силой хочешь взять? Погляди на свою рожу! О-Сима не такая, чтоб подпустить к себе мужика. Ишь какой! (Дает ему оплеуху.)
Кихэй. Мне не справиться с этой ведьмой!
О-Сима вырывается из рук Кихэя и с воплями убегает. Ямакагэ влез с головой в корзины со скарбом и чем-то в них громыхает.
Фурумати. Ну и ну! Дочь-то в кого превратилась, а, соседка? Как тебе нравятся ее выходки?!
О-Кадзи. Будь она проклята! Все оттого, что связалась с землекопом, удрала из дому…
Кихэй. Зато ведет себя теперь, как главарь шайки, хэ-хэ… Ну, сэнсэй…
Ямакагэ. Хм…
Кихэй. А что если попробовать приручить эту дикую кобылу, сэнсэй? Или опять не в вашем вкусе?
Ямакагэ (шмыгает носом). Д-дурак!
Кихэй. Что, доктор, не по зубам? Боитесь, покусает? Хэ-хэ-хэ.
Фурумати. Вот что, брось валять дурака, займись лучше делом…
Кихэй. А, матушка, вам принесли шесть перегородок и ширму?
Фурумати. Да, получила.
Кихэй. Тогда я все сделал. Уж извините за беспокойство. Теперь и с Ямакагэ вопрос решен… Сошлись с ним на лошади и двенадцати циновках.
Фурумати. Вот как! Я и пришла посмотреть, что досталось другим.
О-Кадзи. Вот уж, в самом деле, сколько хлопот из-за нас, вы уж извините, спасибо, что помогли, позаботились…
Кихэй. Что-то от Исэкин не идут забирать. Получат они свои двенадцать циновок – и конец… Ничего не поделаешь, она еще вчера с утра заявилась, все высмотрела, все пересчитала…
Ямакагэ. Чего там! Где ей понять!
Кихэй. Раз приходила, значит, не доверяет… Ну, не знаю, сами разбирайтесь… (Уходит в гостиную.)
Фурумати. Что это вы тут делали, сэнсэй?
Ямакагэ (шмыгает носом). Фу, мерзость!
О-Кадзи. Сэнсэй забрал циновки, отобранные для Исэкин, а то ему достались совсем ветхие…
Фурумати (усмехаясь). Нехорошо он поступает…
Ямакагэ вытащил из сундука старое ружье и вертит его в руках.
1
В главной комнате традиционного японского дома обязательно имелся столб, служивший опорой для всей постройки. То, что столб почернел и «затерт до блеска», сразу же позволяет японскому зрителю понять, что дом старинный и служил не одному поколению.
2
3