– Мистер Стил свидетельствует свое почтение, сэр, и сообщает, что к нам с берега движутся лодки.
– Спасибо. Я иду наверх. И если мистер Тернер не на палубе, скажите ему, что он мне нужен.
Несколько пестро раскрашенных лодочек двигались на веслах, передняя же шла очень круто к ветру под латинским парусом. Пока Хорнблауэр смотрел, матросы убрали парус, пазвернули лодку и снова поставили его на другом галсе. У латинского паруса есть свои недостатки. На новом галсе лодка легко шла к «Атропе».
– Послушайте, мистер Тернер, – сказал Хорнблауэр решение, два последних дня подспудно зревшее несмотря на множество других забот, оформилось окончательно. – Когда вы будете с ними говорить, скажите, что мы ищем французскую эскадру.
– Прошу прощения, сэр?
– Мы ищем французскую эскадру. Два корабля – два корабля достаточно. Линейный корабль и фрегат, прорвавшие блокаду на Корфу три недели назад. Прежде всего спросите, не заходили ли они сюда.
– Есть, сэр.
Тернер еще не совсем понял.
– Адмирал… адмирал Харви послал нас на разведку. Он ищет их с четырьмя линейными кораблями в окрестностях Крита. Четыре корабля достаточно, чтоб они отнеслись к нам с уважением.
– Я понял, сэр.
– Вы действительно поняли?
– Да, сэр.
Хорнблауэра раздражало, что приходится полагаться на Тернера. С испанскими властями или с французскими он разговаривал бы сам, но это, к сожалению, турки.
– Помните, об этом вы должны спросить прежде всего. Заходили ли сюда два французских корабля? После этого вы спросите разрешения заполнить водой бочки. Если будет можно, мы купим овощей и пару бычков.
– Да, сэр.
– Все время помните, что мы посланы на разведку адмиралом Харви. Не забывайте об этом ни на минуту, и все будет в порядке.
– Есть, сэр.
Лодка под латинским парусом быстро приближалась, Развивая значительную скорость несмотря на слабый вечерний бриз. Под носом у нее пенился внушительный бурун. Лодка подошла к борту и легла в дрейф. Латинский парус хлопал, пока его не подтянули наверх.
– Это турки, сэр, не греки, – сказал Тернер.
Хорнблауэр видел это и без подсказки. Матросы были в грязных белых одеждах, головы их венчали красные шапки обмотанные грязными белыми тюрбанами. Седобородый человек, стоявший на корме, был подпоясан алым кушаком, с которого свисала кривая сабля. Высоким тонким голосом он окрикнул «Атропу». Тернер что-то крикнул в ответ на левантийском лингва-франка. Хорнблауэр попытался понять, что тот говорит. В лингва-франка, как он знал, смешались итальянский, французский, английский, арабский, греческий языки. Странно было услышать свое имя – Горацио Хорнблауэр – в невразумительной мешанине слов.
– Кто это? – спросил он.
– Модир, сэр. Местный чиновник. Начальник гавани. Таможенный досмотрщик. Он спрашивает о нашем карантинном свидетельстве.
– Не забудьте спросить о французских кораблях, – сказал Хорнблауэр.
– Есть, сэр.
Разговор продолжался. Хорнблауэр не раз уловил слово «fregata». Седобородый турок развел руками и что-то сказал.
– Он говорит, французские суда не заходили сюда уже несколько лет, – перевел Тернер.
– Спросите его, не слышали ли о них на побережье или на островах?
Седобородый турок утверждал, чтони о чем таком не слышал.
– Скажите ему, – продолжал Хорнблауэр, – что я дам пять золотых за новости о французах.
Было что-то заразительное в атмосфере восточной беседы – иначе трудно объяснить, почему Хорнблауэр употребил слово «золотой» – он мог бы сказать Тернеру «гинея». Седобородый турок снова потряс головой, но ясно было, что предложение его впечатлило. Хорнблауэр задал еще вопрос, и Тернер перевел.
– Я сообщил ему о присутствии поблизости британской эскадры, – доложил он.
– Хорошо.
Пусть турки думают, будто «Атропу» поддерживает сильная эскадра. Седобородый турок растопырил пятерню, отвечая на следующий вопрос Тернера.
– Он хочет по пять пиастров за каждую бочку, которую мы наполним водой, – сказал Тернер. – Это по шиллингу за бочку.
– Скажите… скажите, что я дам ему половину.
Разговор продолжался. Солнце садилось, небо на западе начало краснеть. Наконец седобородый турок помахал на прощанье рукой, и лодка, расправив парус, двинулась прочь.
– Они возвращаются, чтоб расстелить коврики для вечернего намаза, сэр, – сказал Тернер. – Я обещал ему десять гиней за все – включая право высадиться на пристани, заполнить бочки водой и сделать покупки на базаре, который откроется утром. Он получит свою долю и из того, что мы там заплатим, будьте уверены, сэр.
– Очень хорошо, мистер Тернер. Мистер Джонс!
– Сэр!
– Сразу как рассветет, мы начнем тралить, чтоб найти остов корабля. Трал надо приготовить сейчас.
– Э… есть, сэр.
– Сто саженей однодюймового троса, пожалуйста, мистер Джонс. Два девятифунтовых ядра. Сделайте для каждого по сетке и привяжите их на расстоянии десяти саженей друг от друга посредине троса. Ясно?
– Не… не совсем, сэр.
Поскольку Джонс ответил честно, Хорнблауэр сдержался, чтоб не упрекнуть его за непонятливость. – Возьмите сто саженей троса и привяжите одно ядро в сорока пяти саженях от одного конца, другое – в сорока пяти саженях от другого. Теперь ясно?
– Да, сэр.
– Можете сейчас спустить на воду барказ и тендер, чтоб они были готовы к утру. Они будут тянуть трал между собой, чтоб ядра тащились по дну, пока не наткнутся на остов. Объясните команде шлюпок их обязанности. Как я уже говорил, работы надо начать на рассвете. Нам понадобится кошки и буйки, чтоб отметить место находки. Ничего подозрительного – доски, к которым привязано по семнадцать саженей троса. Это вам понятно?
– Да, сэр.
– Приступайте. Мистер Тернер, я попрошу вас через пятнадцать минут явиться ко мне в каюту. Посыльный! Передайте доктору мои приветствия и попросите его немедленно зайти ко мне в каюту.
Хорнблауэр чувствовал себя ярмарочным жонглером, подкидывающим разом полдюжины шаров. Он хотел услышать от доктора, как пациент, хотел разузнать у Тернера про местных чиновников, хотел приготовить все к завтрашнему дню, хотел подумать, как будет поднимать сокровища, если Маккулум не сможет ничего посоветовать. Надо было оставить письменные распоряжения на ночь, учитывая, что они находятся в гавани весьма сомнительной нейтральности.
Лишь поздно вечером он вспомнил кое-что еще – ему напомнило внезапное ощущение пустоты в желудке. Он с утра ничего не ел. Ему принесли сухарей и холодного мяса, он тороплив прожевал жесткие куски и вышел на палубу в темноту.
Ночь была холодная, молодой месяц уже взошел. Ни малейшее дуновение ветерка не тревожило гладь воды заливе, такую ровную, что в ней отражались звезды. Черной и непроницаемой была вода, скрывающая четверть миллиона фунтов стерлингов. Столь же непроницаемо и его будущее, подумал Хорнблауэр, наклоняясь над фальшбортом. Разумный человек, думал он, сделав все, что в его силах, лег бы в постель и уснул, выкинув из головы все тревоги. Но ему потребовалось огромное усилие воли, чтоб заставить себя лечь в койку и, поддавшись телесному и душевному изнеможению, забыться наконец сном.
Когда его разбудили, было еще темно, темно и холодно. Он приказал принести кофе, и выпил его, одеваясь. Он нарочно велел разбудить себя пораньше, чтоб одеться, не торопясь, но с постели встал нервный и нетерпеливый. Это было его обычное состояние перед ночным захватом вражеского судна или вылазкой на берег. Ему пришлось останавливать себя, чтоб не натянуть одежду как попало и не выбежать на палубу. Он заставил себя побриться, хотя делать это пришлось почти на ощупь – лампа едва освещала зеркало. Он натянул сыроватую рубашку и надевал штаны, когда в дверь постучал Эйзенбейс. Он явился в соответствии с оставленными вчера приказами.
– Пациент спит хорошо, сэр, – объявил он.
– Как его состояние?
– Я решил не беспокоить его, сэр. Он спит тихо, так что я не могу сказать, прошла ли лихорадка. Рану я тоже осмотреть не мог. Если вы хотите, сэр, я могу его разбудить.