– Господи! – воскликнула Мария. Им открылся вид на величайший порт мира. Одни корабли стояли на якоре, другие разгружались, и лишь посередине оставался узкий проход. Угольные бриги из северных графств, рамсгейтские траулеры, каботажные суда, корабли с зерном и над всем этим – серая громада Тауэра.
– Темзу за Лондонским мостом стоит посмотреть, – сказал загребной. – Даже сейчас, когда война.
Обилие торговых судов лучше чего-либо иного свидетельствует о неуспехе Бонапарта в его войне с Англией. Англию не завоевать, пока ее флот господствует на море, удушая Европу и обеспечивая процветание британской торговли.
За купеческими судами стоял на якоре военный корабль без стеньг. Матросы в люльках красили снаружи борта. На носу корабля высилась грубая деревянная фигура – женщина в тунике, покрашенная алой и белой краской. В коряво вырезанных руках она держала большие позолоченные ножницы, и по ним-то Хорнблауэр догадался, что это за судно раньше даже, чем насчитал в борту одиннадцать пушечных портов, раньше, чем лодка прошла под кормой и он прочел название – «Атропа»[1].
Он смотрел на нее, силясь побороть волнение, и примечал дифферент, обводы, унтер-офицера на вахте – все, что можно было приметить за эти недолгие минуты.
– «Атропа», двадцать два, – сказал рулевой, заметив интерес Хорнблауэра.
– Мой муж – ее капитан, – гордо сказала Мария.
– Вот как, сэр? – загребной взглянул на Хорнблауэра с уважением, польстившим Марии.
Лодка поворачивала – вот Детфордская бухта и Детфордский пирс.
– Суши весла! – сказал баковый. – Греби! Шабаш! Лодка заскрежетала о причал. Путешествие из Глостера кончилось. Нет, не совсем, решил Хорнблауэр, выбираясь из лодки. Еще столько хлопот впереди – найти жилье, перевезти туда багаж, устроить Марию – и лишь потом он сможет отправиться на корабль. Жизнь – это целая вереница неприятных обязанностей. Под пристальным взглядом Марии Хорнблауэр расплатился с лодочником. К счастью, к ним сразу подошел отиравшийся у пристани паренек и предложил свои услуги. Он раздобыл тележку и погрузил на нее багаж. Хорнблауэр, поддерживая под локоть Марию с ребенком на руках, повел ее по пирсу.
– Поскорее бы снять туфли, – сказала Мария. – И переодеть маленького Горацио. – Сейчас, сейчас, мой хороший.
К счастью, до «Георга» оказалось недалеко. Толстуха-хозяйка, встретившая их на пороге, сочувственно оглядела Марию, провела их в комнату и тут же послала служанку за горячей водой и полотенцами.
– Сейчас, мой сладенький, – успокаивала хозяйка маленького Горацио.
– Ox, – сказала Мария, садясь на кровать и стаскивая туфли.
Хорнблауэр стоял у двери, ожидая, пока внесут сундуки.
– Скоро вам рожать, мэм? – спросила хозяйка. В следующую секунду они с Марией уже беседовали о повитухах и всеобщей дороговизне – последнюю тему затронула Мария, желавшая поменьше заплатить за комнату. Слуга с парнишкой принесли багаж и поставили в комнате, прервав разговор двух женщин. Хорнблауэр торопливо вытащил из кармана ключи и встал на колени у сундука.
– Горацио, дорогой, – сказала Мария, – мы обращаемся к тебе.
– А… что? – рассеянно спросил Хорнблауэр через плечо.
– Хотите чего-нибудь горяченького, сэр, пока готовится завтрак? – предложила хозяйка. – Пунша? Чашечку чая?
– Нет, спасибо, – ответил Хорнблауэр.
Он уже открыл сундук и лихорадочно распаковывал вещи.
– Неужели ты не можешь подождать до завтрака, дорогой? – спросила Мария. – Тогда я все разберу сама.
– Боюсь, что нет, мэм, – ответил Хорнблауэр, неподнимая головы.
– Твои лучшие рубашки! Ты их помнешь! – возмутилась Мария.
Хорнблауэр вытаскивал из-под них мундир. Положивеговдругой сундучок, он принялся искать эполет.
– Ты собираешься на корабль! – воскликнула Мария.
– Конечно, дорогая, – сказал Хорнблауэр.
Хозяйка уже вышла, и разговаривать можно было свободно.
– Но ты должен сначала позавтракать! – убеждала Мария.
Хорнблауэр заставил себя согласиться.
– Ладно, пять минут на завтрак, после того, как я побреюсь, – сказал он.
Он разложил мундир на кровати, хмурясь, что тот помялся, развязал лакированную коробку, вынул треуголку, потом скинул сюртук, лихорадочно развязал шейный платок и снял чулки. Маленький Горацио вновь принялся жаловаться на свою горькую жизнь.
Пока Мария успокаивала ребенка, Хорнблауэр развязал мешочек с туалетными принадлежностями и вытащил бритву.
– Я снесу Горацио вниз и дам ему хлеба с молоком, дорогой, – сказала Мария.
– Да, дорогая, – ответил Хорнблауэр сквозь пену. В зеркало он поймал отражение Марии, и оно мигом вернуло его к действительности. Мария жалобно смотрела ему в затылок. Он отложил бритву и стер полотенцем пену.
– Ни одного поцелуя со вчерашнего дня! – сказал он. – Мария, милая, тебе не кажется, что ты мной пренебрегаешь?
Она упала в его объятья, глаза ее увлажнились, но нежность в его голосе побудила ее улыбнуться.
– Я считала, что это ты мной пренебрегаешь, – прошептала она.
Она положила руки ему на плечо, прижала его к своему отяжелевшему телу и пылко поцеловала.
– Я думал о своих обязанностях, – сказал Хорнблауэр,
– В ущерб всему остальному. Ты меня простишь?
– Простить тебя! – Она улыбалась сквозь слезы. – Не говори так, милый. Делай, что знаешь. Я твоя, я твоя.
Хорнблауэр, целуя ее, чувствовал, как в душе его волной поднимается искренняя нежность – счастье, целая жизнь человеческого существа зависит от его терпения и такта. Он не до конца вытерся – на лице у Марии была пена.
– Любимая, – сказал он, – ты лучшее, что у меня есть. Он целовал ее, чувствуя себя неверным мужем и лицемером, и думал о качающейся на якорях «Атропе». Однако он не зря сдерживал нетерпение – маленький Горацио снова закричал, и Мария первая разорвала объятья.
– Бедный зайчик! – сказала она, подходя к ребенку. Склонившись над ним, она обернулась и улыбнулась мужу.
– Я должна позаботиться, чтоб обоих моих мужчин покормили.
Хорнблауэр кое-что должен был ей сказать, но сказать тактично, и некоторое время подбирал слова.
– Милая, – начал он, – я не против, пусть весь свет видит, что мы целовались, но боюсь, ты засмущаешься.
– Господи! – воскликнула Мария, когда до нее дошел смысл его слов. Она заспешила к зеркалу и стерла с лица пену. Потом подхватила ребенка и сказала:
– Пойду спущусь, прослежу, чтоб побыстрей приготовили завтрак.
Она улыбнулась бесконечно счастливой улыбкой, и, выходя из комнаты, послала воздушный поцелуй. Хорнблауэр снова намазал лицо пеной. Его переполняли мысли об «Атропе», о жене, о сыне и ребенке, которому еще предстоит родиться. Вчерашнее мимолетное счастье было позабыто. Возможно, не имея причин печалиться, он мог бы и сегодня чувствовать себя счастливым, но это, увы, не было ему дано. Позавтракав, он нанял наконец лодку и отправился на корабль. Сидя на корме, он поправил треуголку и приспустил с правого плеча плащ, чтоб виден был эполет – отличительный знак капитана с менее чем трехлетним стажем. Похлопав по карману, убедился, что приказы на месте, и выпрямился, стараясь изобразить достоинство. Он легко мог вообразить, что творится сейчас на «Атропе» – вахтенный штурманский помощник заприметил треуголку и эполет, посыльные побежали к первому лейтенанту, фалрепных и боцманматов срочно вызвали наверх, и при вести о том, что капитан скоро поднимется на борт, всех охватило беспокойное любопытство.
– Эй, на лодке! – окрикнули с корабля. Лодочник вопросительно поглядел на Хорнблауэра и, получив утвердительный кивок, заорал во всю луженую глотку:
– «Атропа!»
Теперь на корабле окончательно убедились, что прибыл их капитан.
– Подведите лодку к борту, – сказал Хорнблауэр. «Атропа» имела ровную, без надстроек, палубу и низкую осадку – нетрудно было дотянуться до бизань-русленя.
Лодочник деликатно кашлянул.
– Вы не забудете расплатиться, сэр? – спросил он, и Хорнблауэру пришлось искать в кармане монетку.
Он шагнул на руслень, стараясь не злиться из-за своей забывчивости. Поднимаясь на палубу в свисте дудок, он приветственно поднес руку к полям треуголки, но, как ни старался подавить волнение, видел лишь расплывчатые пятна вместо лиц.