Да, наверное, Иско видел в это время Миче. Но такой, какой она была когда-то: гимназисткой, не оформившейся еще, с едва округлившимися плечами. Наверное, такой она ему виделась. Потому что душа не хочет смириться с тем, что чистый образ поруган, обесчещен, втоптан в грязь. Классическая чистота и невинность, должно быть, не вымысел. Ничто на свете не вымысел!
...Впрочем, все это глупости. Только бы Миче решилась. И только бы удалось...
...Сквозь окна свадебного зала Иско видел жандармов — в больших кувшинах они тащили вино из погребов Карабелевых.
Лежа на сеновале, он скрежетал зубами: они там радуются жизни, блаженствуют... Пьют еще и еще, и без того опьяненные кровью и вином, победами и страхом...
Да, там веселились: по временам слышались взрывы смеха. Посаженый все сильнее косил зелеными глазами. Прижимал локоть сидевшей справа жены кмета и покручивал ус влево, в сторону невесты. Но он следил и за молодым мужем. А тот уже считал кувшины вина, которые приносили жандармы. Пустили погреться, а он уж и детей крестить.
— Чего насупился? Погреба Карабелевых не пересохнут.
Миче взмахнула черными ресницами. Полковник стиснул ее локоть.
— Ну-ка, хозяюшка, одерни его. Твое вино льется, не его.
Косоглазый покраснел — рука посаженого отца не отпускала локотка Миче.
Пес он — косоглазый! Парень не промах, недаром был в Македонии. Впрочем, может, это и неверно. Полковник все крепче держал локоть Миче.
— Что тебе в нем там понравилось, невестушка? Уж не глаза ли?
Миче засмеялась. Но тут же на глаза навернулись слезы. А новобрачный начал крутить ус.
— Очень уж ты донимаешь меня сегодня, посреди свадьбы. Чем я тебе не потрафил?
Взгляды посаженого и новобрачного встретились над высокой грудью Миче. И полковник положил руку на стол. Его глаза совсем позеленели.
— Не рычи. Перед посаженым шапку не заламывай. Бери стакан. Эй, стаканы! За его величество, ура!
...Все станет на свое место, хе-хе. Все образуется... Если б можно было обходиться без служанок... Но что бы тогда делали хозяйки?
Жена кмета, сидевшая рядом с посаженым, залилась звонким смехом:
— Не знаю, как хозяйки, а вот что бы делали их мужья без служанок?
Гости опускали руки под стол, который дрожал от смеха.
Некоторым легко живется. Да ничего, все станет на свое место. Если б можно было так: уличат кого-нибудь в ростовщичестве и — хоп, высекли, плакат ему на грудь, и — напоказ по городу...
Тц, тц... Развратили народ, да и только.
Или — чтоб у каждого было земли столько, сколько он может обработать со своей семьей. А кто бы тогда корчевал кустарник в горах?
...Смех затих. Во дворе гремела музыка. Адъютант полковника стоял, вытянувшись, и исподтишка поглядывал на Миче. Какие бывали вечера здесь, в этом зале, всего неделю назад! Правда, и тогда было не совсем удобно приходить к Сашко Карабелеву, но...
Миче чувствовала взгляд адъютанта, и ей становилось легче. Она даже потягивала вино. Ее маленькие, прищуренные, черные, как уголь, глазки заблестели.
Жена кмета сидела, поджав тонкие губы. В гарем бы Миче! Ах, хороша! Под замок бы ее, проклятую! В Азии из-за нее беки разорялись бы и шейхи воевали бы между собой. Эти полные груди, плечи, шея... Так и манят мужчин, просто ловят их!
Кмет Нако, сидевший напротив, словно читал мысли жены и строил глазки Миче:
— За твое здоровье, Миче.
— Пей, дядя Нако.
— Будь здорова. За невесту, господа! Тю-ю, я уже пьян, черт побери. Все идет мне впрок, все что ни приму вовнутрь. Как будто ничего и не выбрасываю...
А жена кмета совсем навалилась на полковника. Сидит против мужа и трясет грудями!
Даже Миче улыбнулась. Нако вызывающе покрутил ус, глядя на нее, и Миче отвела взгляд.
Ах, что с ней творится! Где она и что ей надо среди этих людей?
Она у себя дома, верно, в своем зале, где висят увеличенные фотографии покойных родителей, большое венское зеркало и люстра для будущего электрического освещения, в зале, где стоит концертный рояль и...
Губы Миче задрожали, ее взгляд упал на фотографию брата на рояле.
«Убит! Господи, никогда не поверю этому, никогда!»
А стол дрожал от смеха. Полковник кричал:
— Тю-ю, Нако! Как будто и вправду ничего не выбрасываешь...
Жена Нако опять повисла на его плече. Кмет запыхтел. Маленький, толстый, без шеи, с круглым лицом в пятнах, с отвисшими жирными веками, он смотрел исподлобья.
Все перепуталось в этом мире, вот оно что...
— Запутались мы. Говорю вам, все в мире перепуталось. А коли так — ешь и пей, и больше ничего. Ешь и пей, и наплевать...
Кмет взглянул на правую руку полковника, скрытую под столом. Тот ее вытащил. Накова яростно сверкнула глазами на мужа. Смех затих. Но Ячо, прокурор, захохотал. До сих пор молчал, а тут вдруг потрогал свои очки и фыркнул. Высокий, с длинным желто-зеленым лицом, с большим ртом и большими ушами, он даже подскочил на стуле.
— Пр-хи-хи-хи! Спеши, дядюшка Нако, беги к реке, там такое угощенье! Пр-хи-хи! Ешь да пей, и больше ничего. Пр-хи-хи!
Гости онемели. Полковник подкрутил ус.
— Нашел кого... Да разве у Нако хватит духа пойти сейчас к Марице, хоть и его место там...
Прокурор заерзал еще веселее.
— Пр-хи-хи! Не чужие тебе, ты же у них главный был, вот и беги теперь к ним — пр-хи-хи! Беги, тризну справляй. А то у них некому газету издавать, пр-хи-хи!
Полковник позеленел и поднялся. Глаза его пронзали Нако.
«Газету их издавал, брюхо эдакое!»
Он подошел к окну. Его плечи, стянутые парадным мундиром, вздрагивали. Негодяй этот Нако. Был у них главный... Единомышленник. Вот такие они все. Шарлатаны, балаганщики, шуты. Но спелись. И всего-то их по стране, в общем, несколько тысяч, не больше, а некому дать им отпор. Но они еще увидят.
Гости притихли. Господин Эшуа уже не ласкал Миче глазами, поглядывая поверх очков. Хе, ссорятся полковник и кмет! Ничего. «Все из-за жены. А красивый жена. Очшэн красивый!»
Господин Эшуа искоса посмотрел на жену кмета. Та облокотилась на стол и закрыла глаза. Презирает и любит. Всех презирает и всех любит. «Хе, хе, красивый женщина».
«Ссорятся они — кмет и господин полковник. Ну и что? А раньше, когда кмет был главой... и после Нейи[4] господину полковнику пришлось сматываться, так кмет назначил господина полковника в жилищный комиссий... хи-хи, и полковник — хоп и прямо в ловушку: взятка. Хе-хе... Ну и что ж? Полковник целовал руку кмету и — дело с концом!»
Господину Эшуа было ясно: всю жизнь будут ссориться полковник и кмет и все-таки всегда будут вместе — связывает их женщина. «Ах, красивый женщина, пц!»
«Теперь — ладно. И гешефт и все — ладно».
Только бы Иегова дал урожай...
Вдруг господин Эшуа вздрогнул. Стоявший у окна полковник почему-то заволновался, поманил пальцем молодожена. Оба уставились в темноту.
— Смотри туда, вон на тот сеновал, за фруктовым садом, — говорил полковник. — Ничего там не блестит, а? Кошачьи глаза это или бинокль?
Бинокль!.. Женщины тоже потянулись к окну. Но начальник околии, всматривавшийся в ночь, покачал отрицательно головой:
— Нет, ничего такого не видно.
— Ты еще увидишь. Именно ты. Постой-ка, а чей это сеновал?
— Капановых, сапожников.
— Снести. Это их тайники — все эти сеновалы, хлевы, сараи и так далее. Все снести!
— Ладно. Но на что будут жить люди!
— Пусть дохнут...
— Ха-ха. А налоги кто будет платить?
Налоги? Ему ли, косоглазому, думать об этом!
— К утру чтоб сеновал был снесен. Преследуй врага до полного уничтожения!
III
Дед Рад, стоя внизу в темном коридоре, ощупывал шею, тер лицо, горевшее от подзатыльников Миндила.