Катя пожала плечами, выдав свою неуверенность:
– Муж, ребенок есть, чего еще надо? Зарабатывает Костя вроде неплохо…
– Он хоть не пьет?
– Полгода держится.
– А чего тогда такой странный?
– Говорю, выплату никак получить не может… Почему ты вдруг спросила?
– Так, вспомнила наше житье на силикатном заводе, как в школу бегали вместе…
– Ну а при чем тут Костя-то?
– Я просто подумала, что еще каких-то два года назад ничего этого не было – ни Кости, ни Павлика, ни Майки, мы ничего не знали о них, а сейчас – как будто так и надо…
– Ничего не поняла, – Катя даже оторвалась от шитья. – Тебе чего недостает, красавица? У тебя хлеб даже не медом, а вишневым джемом намазан. И это, по-твоему, плохо? Тонким слоем, что ли?
– Нет, это я не к тому вовсе. Только в последнее время мне все чаще вспоминается, как мертвую курицу нам на крыльцо подкинули. Помнишь, я тебе рассказывала…
– Ну и чего? – Катя насторожилась.
– Мне теперь кажется, что в тот самый момент что-то такое навсегда кончилось. Что-то очень важное, понимаешь? Хотя мне казалось, что, напротив, все только начинается. Но ведь чтобы оно началось, что-то должно кончиться, разве не так?
– Да ну тебя, Танька. Курицу дохлую ей подкинули – и все, жизнь кончилась. Подумаешь, курица. Еще бы в магазин куриц подкидывали. Будто не понимаешь, что это все просто от зависти.
– От зависти? Так а чему завидовать?
– Тому, что ты красивая, дура! И этого у тебя никак не отнимешь.
Танюшка вздрогнула. За семейными хлопотами она почти и забыла, что красивая. А может, ей просто уже давно никто не напоминал об этом. Разве что Павлик, но он был еще слишком маленький, поэтому не считается.
Она так и не поняла, понравилось ли платье Сергею. Когда она надела обнову, он только сказал: «Ну вот, сегодня ты в форме». Вроде бы ничего плохого не было в этих его словах, а все-таки они звучали казенно. И в ресторане, хотя Танюшке казалось, что они уже долго не оставались наедине и что им есть что сказать друг другу, разговор то и дело уходил в странное русло: вдруг обнаруживалось, например, что они почему-то обсуждают Настю, которой Петр Андреевич устроил направление на юрфак ЛГУ, потому что считал ее чрезвычайно рассудительной, – именно такие студенты на юрфаке нужны. Предположим, Настя действительно рассудительная, но при чем здесь вообще Настя, разве нельзя было поговорить о ней дома на кухне? Или вот взять Маринку с этим ее плотником Володей Чугуновым. Они собирались пожениться. Конечно, Володя понимал, что сахарный диабет – это навсегда и что вся жизнь теперь будет подчиняться диетам, режиму, уколам инсулина, однако он Маринку не бросил, молодец. Правда, в Финляндию теперь ее не пустят с этим диабетом, медкомиссию она не пройдет, но ведь можно и здесь жить, она уже устроилась на лето в турбюро «Спутник» водить экскурсии в Ленинграде. Туда много старых коммунистов из Финляндии ездит, экскурсоводы их обычно не любят, а Маринка берет. А они ей за это подарки в «Березке» покупают, однажды подарили бронзовую статуэтку Володи Ульянова, Чугунов ею теперь орехи колет… Танюшке казалось, что это очень смешно – то, что она рассказывает про Володю Ульянова, но Сергей едва улыбнулся.
Она огляделась. В полутемном зальчике посетителей было полно, и все откровенно смотрели на нее. Танюшка вспыхнула, ей показалось, что на ней загорелось платье и что именно это пламя притягивает взгляды, ей даже стало за себя стыдно, и она, сказав, что нужно отлучиться, вышла тесным коридорчиком к туалетам. Между «М» и «Ж» висело огромное старинное зеркало, в котором Танюшка наконец увидела себя в полный рост, и – боже! – как же она была откровенно, невообразимо хороша в темно-красном платье с черными цветами и золотым солнышком под шеей, которое заманчиво бликовало в тусклом свете лампочки под потолком. Полагая, что сейчас ее не видит никто, она прошлась и легко крутанулась у зеркала на каблуках, и подол ее красного платья колыхнулся в такт ее вальсирующим движениям.
– Все красуешься? – раздался за спиной низковатый голос с хрипотцой. – А сама кому-то зло сделала.
– Что? – Танюшка обернулась и только сейчас заметила, что в темном углу в кресле кто-то сидит. Черноволосая рыхлая женщина с тяжелыми взглядом и толстыми пальцами, усеянными перстнями.
– Порча на тебе, Татьяна, – назвав ее по имени, женщина зашлась в булькающем кашле и едва перевела дух. – Вот, мне даже имя твое сложно произнести. Значит, точно порча.
– Да кто вы такая? И какое вам дело? – Танюшка хотела немедленно уйти, но что-то ее удерживало на месте.