— Дальше я пойду одна.
Я обмер. Она повернулась ко мне спиной, сделала два шага от меня, потом снова повернулась ко мне, лицом, и добавила:
— Надо сосредоточиться. Мне.
Тут же она снова отвернулась и медленно пошла на ту сторону, к саду, вошла в него и скоро, удаляясь, исчезла.
6
Что и говорить, этот ее уход долго мучил меня. Наверное, поэтому я прямо вцепился в постройку нашего катамарана. Нет, это совершенно замечательно — что-то уметь делать своими руками. Для мамы-Риты, папани и Митьки я по-прежнему был на уроках рисования, но на этот раз мне и врать-то было полегче — я же действительно что-то делал. Разве что — так уж получилось — встречаться мы могли с Алексеем Янычем не часто; у него было полно прочей работы. Иногда я, уходя от него и зная, на чем мы остановились в прошлый раз, с удивлением замечал, что он что-то делал и один, без меня. И сразу же он начинал объяснять мне, что он сделал, когда и почему. Иногда он начинал эти объяснения, как только открывал мне дверь, торопясь и захлебываясь. Иногда, объясняя, вдруг набрасывался сам на себя, спорил с собой, сердился на себя и говорил:
— Вздорная была идея, как это я в прошлый раз не сообразил…
— Вам же тогда нравилось, да?
— Ну да. В этом весь фокус. Вообще-то я догадываюсь, от чего это идет. Я никак не могу найти золотую середину — между своей главной работой и этой вот, ну, не знаю как сказать — парусом, скажем так. Побыстрее хочется его построить, а работы полно. Работаешь-работаешь, потом бросишь — и снова к катамарану, раньше, чем собирался: отсюда и ошибки. От восторга. От душевных восторгов. От предвосхищений. Однако — вперед!
И мы начинали с ним лазить из номера в номер «Катеров и яхт», разглядывая варианты надувных парусных катамаранов. Надувных — потому что тогда судно можно на автобусе, на поезде отвезти куда угодно, на любую воду, туда, например, куда оно своим ходом дойти не может, не по земле же ползти. А катамаранов, то есть двухкорпусных судов, — потому что они шире, устойчивее и вместительнее любой надувной резиновой лодки. Два надутых поплавка катамарана отодвинуты друг от друга на приличное расстояние, они связаны единой металлической конструкцией, площадкой, затянутой крепким куском материи, на этой-то широкой площадке и помещаемся мы и наш груз, а под нами не днище, а вода, висим в воздухе, мчимся, поплавки катамарана едва погружены в воду, буквально на несколько сантиметров, сопротивления воды никакого, мы скользим, скользим, на слабом ветре мы можем даже обогнать приличную яхту… скользим, скользим, обгоняем эту яхту, потрясенные бывалые яхтсмены с этой яхты все как горох сыпятся на один борт, чтобы удостовериться, что не спят, что это не сон, их обходят, обходят… какие-то любители, несмысленыши…
«Эй! — кричат на яхте. — Вы так мчитесь, что мы не видим даже названия вашего судна! Не обгоните ветер!» «Курс бейдевинд! — командует Алексей Яныч. — Этак градусов сорок пять к ветру!»
— Видишь, — говорит Алексей Яныч, заканчивая надувать второй оранжевый поплавок катамарана. — Видишь, какие красавцы. — Я, млея, гляжу на них и подымаю первый. Он легкий, как тополиный пух, который дураки иногда зачем-то поджигают на улицах города. — Легкий, Егор, а? Легчайший. Даже не верится, что оба такие поплавка будут держать, и запросто причем, и тебя, и меня, и груз, и мачту, довольно приличную по длине, и паруса, наполненные ветром. А ведь будут!
Он вздохнул.
— Давай-ка за работу. На нашем маленьком станочке, — глаза его заблестели, — мы сейчас выточим кое-какие детали для корабля. Дюраль у нас есть и латунь у нас есть. У меня один приятель в Москве вечно на какую-то свалку ездит за металлическим ломом. Такой же «таракан», как и я. Знаешь, на меня многие люди сердятся, что я иду по улице и не здороваюсь. Я все глаза долу держу, смотрю вниз.
Он тут же врубил станок.
— Алексей Яныч, — сказал я ему громко, под шум станка. Стружка от дюраля летела с визгом. — Алексей Яныч, давайте заготовки, надфиль, я пройдусь надфилечком по плоскостям, шкурка есть?