В этот вечер она и уехала.
9
Может быть, я все-таки зря пришел с Регишей. Она тихо, молча сидела на уголке тахты. Когда я позвонил в дверь и Алексей Яныч открыл нам, он только на мгновение больше, чем на меня, посмотрел на неё и впустил. Он помог ей снять пальто, опять сильно задувало на улице, холод. Потом уже она сказала:
— Меня зовут Регина.
Он назвал себя, добавив, что ему очень приятно. Было ли ему приятно, думал потом я. Вряд ли, вряд ли ему было приятно, скорее всего неловко.
— Чаю? — спросил он у Региши, уже теперь, после лекции обо всех этих точках парусности, точках сопротивления, ну, бокового, что ли, щепок и плоскодонок.
Региша кивнула.
Я унес от него маленькую стопку книг: «Суда строим сами», «Парусные катамараны», «Школа яхтенного рулевого» и «Пионерская судоверфь» — книжка для маленьких, а я и был таким.
Почему-то совершенно не могу вспомнить, в какой части мая был этот мой заход к нему, один из немногих. Он всегда встречал меня очень радостно, мы пили чай, ползали по полу — иногда до одурения и без всякой пользы, как мне казалось. Катамаран рос прямо на глазах. Только потом я узнал, что многие ему помогали, особенно — один его приятель, архитектор.
Никак не могу вспомнить, сколько же раз я сумел зайти к нему на этой последней стадии нашей работы (нашей? ха!), на последнем, финишном рывке моей учебы в школе в этом году, вообще — на каком-то финишном моем рывке.
— Мы куда пойдем? — спросила Региша.
— Может быть, здесь побродить, в нашем районе? Или поедем в яхт-клуб, там лодки… А что со Стивом, а?
— Я сонная какая-то, не стоит. Домой, что ли, пойти?
Я дернулся.
— На воздухе лучше, — промямлил я.
— Куда уж лучше. Побродим тут. Я люблю свой район, часто хожу, часто гуляю, иногда так нагуляешься, думаешь, как бы так похитрее пойти, хотя бы кусочек новым маршрутом, иногда получается, но чуть-чуть… Со Стивом? — Ухмылка. — Мерзко. Фарцовка. Я сзади шла. Об этом все. Не хочу.
— Ладно, — сказал я. Мы просто брели. — Шикарно гулять, если долго не гулял. После дачи, например, или пионерлагеря…
— Или если долго из дому не выходишь. Сидишь над книгами. Ах, книги, книги… «Белеет парус…». Ваш какой будет?
— Он хочет голубой или лучше — желтый, он лучше по цвету к оранжевым поплавкам.
— Красота ваш парус. Красота.
— Покрасим «Фантазией». Знаешь такую?
— Пришлось узнать. Мачеха посылала. — Она усмехнулась. — Сказала, любую. Я сдуру и спрашиваю в магазине: «У вас нет никакой «Фантазии?»
— Нет, — говорит девушка, а ее напарница кивает. — У нас нет никакой «Фантазии». — А я, глупая, подумала, что же, они правы, никакой фантазии у них нет. Нет и нет. Я ушла тоже без фантазии.
Зато я, кажется, ее проявил, в полной мере, раз и навсегда.
— Вот пятнадцать рублей.
— Какие — пятнадцать?
Она взяла деньги.
— А, те самые? Для этого корабля с окошками, как глаза у лемура. Что-нибудь продал?
— Да нет, — сказал я. — Из хозяйственных денег. Я теперь за хозяина, мама уехала. Сэкономлю на продуктах.
— Очень мило, — сказала она.
— Ну, это так. Общие слова. Скорее всего устроюсь на почту — верну как-нибудь.
— Да, лучше все делать правильно.
— Ух ты, ты прямо, как мама — делать правильно! Это знаешь как сложно — делать правильно?
— Нет, не знаю. Первый раз слышу.
Мы улыбнулись друг другу, в первый раз за сегодня, да нет, мне показалось — за прошедшую эпоху.
— Вообще-то, делать правильно — это просто, стоит захотеть…
— Ну уж, — сказал я.
— Так говорят умные люди. Стоп. На «Муравье» поедем, на этой моторной телеге?
— Конечно. Конечно. Помчимся!
Неожиданно я обнаружил, что мы в маленьком Юсуповском саду, уже сидим на скамеечке; значит, незаметно для меня сделали левый поворот в сад. Горка слева и сзади, верти, верти головой — горка, деревья, вот он, вот он, мертвый дом, гляди на него, растопырь глазки, как лемур, шире, шире: дом — ремонтируется.
Вдруг я подумал: она ходила по поручению мачехи. У них со Стивом — мачеха.
…Странное дело, этими и подобными мыслями я был загружен тогда выше головы, или, если смотреть от уровня земли, то, по крайней мере, достаточно высоко, несколько выше уровня сердца, к тому же ситуация чуть позже стала вовсе уж несладкой, и при всем этом вдруг я стал прилично учиться; по нескольку часов в день, как в вату, ничего не слыша вокруг себя, я зарывался в учебники и свои незамысловатые тетради; в школе, в глазах Аллушки и других учителей я был, как ясное солнышко, они разводили руками, неловко даже задевая руками это свечение, но это мне, мешая, в итоге не помешало, и я вполне прилично закончил учебный год. Чудо.