Выбрать главу

— Малахольная, — раздалось сбоку.

Резкая, убийственная красота. Черные волосы незаметно переходят в плащ из блестящих перьев. Рот алеет свежей раной, а в глазах мерцает зарево погребальных костров. Сильная рука, перехваченная широким бронзовым браслетом, сжимает тяжелое боевое копье.

— Госпожа, — склонилась, стараясь не глядеть под ноги.

— Встань, — в ее голосе слышались крики умирающих.

Лена выпрямилась и, превозмогая страх, смотрела в переносицу, на которой практически сошлись вороные брови.

— Боишься?

— Да, — не стала врать.

Богиня улыбнулась, обнажив клинки зубов.

— Не моя. Тогда зачем?

Татуировка на спине опять потеплела.

— Мне нужна была сила. Простите, Госпожа, я не хотела оскорбить. Знаю, я не могу служить, как должно.

— Оскорбить?

Мало кто может похвастаться, что слышал хохот битвы. Лена стиснула зубы, нечеловеческим усилием отодвигая подступающую панику. Хорошо ноги одеревенели, не побежишь.

— Смешная, — черный язык скользнул по губам. — Живи, — и, подавшись вперед, окатив волной трупного смрада, выдохнула. — Служи!

Перья нарисованной птицы взрезали спину. Лена вскрикнула, подстреленным зверем падая на землю, раздирая ладони об обломки костей, щепы древков и проржавевшие наконечники стрел. А ворон неумолимо погружался в плоть, свивая гнездо из мышц и сухожилий. Прорастая, вживаясь, становясь частью. Часы с Фергюсом в сравнении с этим казались сеансом в элитном спа.

— Вот всегда она так, — мокрая тряпка шлепнулась на спину, выбивая из легких жалобный скулеж, — ни понимания, ни деликатности. Ну потерпи, девонька, потерпи. Скоро полегчает.

Не голос, шелест где-то на границе слышимости. И было в нем что-то знакомое, уже изведанное, прожитое. Холодная вода дивным анестетиком растекалась по хребту, возвращая возможность дышать без крика и думать.

— Но ты, знаешь ли, сама виновата. Не каждый воин рискнет ее символ поставить, а ты вон какую птичку намалевала.

— Я, — прохрипела, — я не знала.

— Ну, поздно уже, девонька, скорлупу не склеишь. Ничего, раз мои дары приняла, то и ее осилишь.

Вспомнила! Кладбище. Старая ива шелестит листьями, подметая постамент гранитного памятника. Ветер скользит меж ветвями молодых деревцев, высаженных вдоль аллеи колумбария. Шорох целлофановой обертки букета, скомканной в дрожащих руках. Щелканье кремния. Шумный вдох затяжки.

Она была стара. В морщинах, исполосовавших лицо, летопись смертей тысяч, что были до и будут после. Глаза — чистое белое яблоко без малейшего намека на зрачок и радужку. Рот — пещера. Волосы — паутина, облепившая иссохшие щеки и шею. Темный капюшон небрежно упал на сгорбленные плечи. Лена сильнее сжала пальцы, выдирая мокрую траву. Рядом слышался плеск бегущей воды.

— Ну надо же, — с досадой покачала седой головой, — смотрит, будто в первый раз видит.

Окровавленная тряпка улетела в ручей, где принялась полоскаться с почти щенячьим энтузиазмом.

— П-простите, — только и смогла выдавить.

— Да шучу я, девонька, — улыбнулась беззубым ртом, — мало кто мне рад. Чай не Дева. Болит? — спросила, вдавив костяной палец в спину.

— Н-нет.

— Вот и славненько, — прокряхтела, пряча кисти скелета в широких рукавах. — Брать я у тебя ничего не буду. Пока.

— Благодарю, — зубы противно стучали.

— Но твое желание слышу, он уйдет раньше. И без боли.

— Спасибо, — прижала руки к груди, чувствуя подступающие слезы.

— Мало кто о таком просит, — белый взгляд пробирал до нутра, — а потому я дам вам достаточно времени.

— Спасибо! — ткнулась лбом в мокрую землю.

— Хорошая ты, девонька, почтительная.

Рука махнула по макушке, пропуская волосы сквозь пальцы. Темечко пронзил ледяной разряд, на секунду превращая тело в статую. Когда Лена пришла в себя, под руками был теплый мех, а ухо различило треск поленьев. Медленно выпрямилась, сев на пятки. Комната. Большая. Деревянные стены, столбы с причудливой резьбой. Полированные доски пола, покрыты шкурами. Хищная пасть камина плюется веселыми угольками. На тяжелом столе крынки, да тарелки — отблески пляшут по разноцветным узорам на глиняных боках.