Где же та фотография? И вдруг – вспышка, догадка. Когда в кабинете устраивали звукозаписывающий уголок, она перенесла стопку папок и бумаг из дома в гараж – в картотечный шкаф, который у них был с тех пор, как она носила Руби. Они нашли его на 33-й улице на Манхэттене, когда там было полно магазинов конторского оборудования, а они, как предполагалось, подбирали мебель в детскую.
– Идеально, – сказал Джулиан, стоя перед блестящим белым шкафом для бумаг.
– Для детской?
– По крайней мере, он белый.
Флора уперлась. У них уже были отданная кем-то кроватка и пеленальный столик, и ей хотелось купить что-то новое в крошечную комнатушку, где планировалось устроить детскую Руби. Она хотела качалку, или книжную полку, или коробку для игрушек; казалось неправильным ставить в угол детской комнаты шкаф для картотеки. Это было в самом начале двухтысячных, еще до того, как обстановка детской стала считаться воплощением хорошего вкуса и умственной стойкости всей семьи, до скандинавских потолочных мобилей и настенных росписей, изображающих зачарованные леса, до тщательно подобранных книжных полок и маленьких квадратных светильников, которые по ночам отбрасывают на стену солнце, луну и звезды.
Но картотечный шкаф был им нужен, он был практичен и, ей пришлось это признать, стоил своих денег. Он был важной частью «детской» Руби, его постоянно использовали. Флора и Джулиан перевезли шкаф из уютной квартирки в Вест-Вилледж в первый съемный дом в Лос-Анджелесе, где он, казалось, уменьшился в размерах, когда попал в более просторное помещение. Когда они купили дом в Лос-Фелиз, неубиваемый шкаф сослали в гараж, который никому не был нужен под машину, потому что снега не было, да и дождь шел всего пару раз за последние несколько лет.
Картотечный шкаф стал компромиссом начальной стадии брака между стремлением Джулиана обрастать барахлом и любовью Флоры к расхламлению. Джулиан называл содержимое шкафа «архивом» – и шутил лишь отчасти. Он как-то признался Флоре, что еще мальчишкой начал сохранять и составлять списки своего имущества, поскольку думал, что однажды станет знаменитым. Ее это признание не удивило; она в юности предавалась тем же фантазиям – что вырастет и станет актрисой, а это ей, маленькой, представлялось гарантией некоторой славы, но при этом Флоре никогда не приходило в голову и в самом деле начать готовиться к тому, что историю ее жизни будут рассказывать.
Как-то раз она набралась уверенности и рассказала о своей мечте матери, пока они вместе мыли посуду. Джозефина только рассмеялась.
– Каждая девочка думает, что станет звездой.
Флора ей не поверила. Не могло же так быть, что каждая девочка думала, что станет – или пусть даже хотела бы стать – знаменитой. Минни Дулин, с ее вечным насморком и сползающими гольфами? Розмари Кастелло, которую в четвертом классе отчитала при всех сестра Деметриус за то, что та подкладывает салфетки в лифчик (она взяла цветной «Клинекс», который просвечивал через белую школьную блузку)? Нет, Флора не повелась.
То, что Джозефина думала, что станет знаменитой сама, было не только понятно, но и стало частью семейного фольклора, эту историю о своей молодости Джозефина рассказывала чаще всего. Прослушивания, агент по кастингу, который пришел от нее в восторг и хотел, чтобы она прилетела в Лос-Анджелес. «Из меня хотели сделать новую Элизабет Тейлор». Годы, когда она – безуспешно – продолжала прослушиваться для бродвейских шоу, для рекламы на радио и телевидении, были тщательно залакированы. Брак с отцом Флоры и скорый распад этих отношений. Квартира, в которой Флора выросла, служила храмом недолгой карьеры матери в театре. Тот, кто переступал порог маленькой квартирки с двумя спальнями над пекарней в Бей-Ридж, никогда бы не сказал, что Джозефина работала актрисой всего четыре года, а еще тридцать пять – телефонисткой в отеле.
– Ладно, мисс Богатая и Знаменитая, поработай-ка еще над этим, – сказала мать Флоры, протянув ей кастрюлю для спагетти с медным дном. – Здесь нужно особое средство. Доведи до блеска, чтобы отражение свое видеть.
Вспомнив всё это, Флора задумалась, всегда ли так получалось: мальчики, которые хотели стать знаменитыми, начинали составлять тщательное и точное описание своей жизни – архив! – а девочкам предлагалось использовать разные чистящие средства для одной кастрюли.
Флора терпеть не могла гараж, который за годы не раз облюбовывали крысы; она пыталась сделать вид, что его вообще не существует. Она провела с собой небольшую подготовительную беседу о грызунах и их ночном образе жизни, собралась с духом и направилась в отдельно стоящую постройку в конце подъездной дорожки. Обеими руками подняла тяжелую дверь, помедлила, прислушиваясь, нет ли кого живого. Когда они только въехали в этот дом, весь двор кишел крысами. Старушка, которая жила здесь несколько десятилетий, под конец слишком ослабела, чтобы поддерживать порядок. До того как они купили дом, Флора все время ходила мимо него во время утренних прогулок. Он казался домиком из сказки братьев Гримм: вроде как в тюдоровском стиле, весь в фахверке, с большой булыжной дымовой трубой и витражами. Скромный дом как раз подходил им троим, но Флора влюбилась в его немыслимый двор. Два раскидистых эвкалипта, посаженных задолго до того, как был построен дом, стояли по обе стороны маленького патио. На краю лужайки была самая прекрасная фруктовая рощица из тех, что она видела в своей жизни: инжир, лимоны, мандарины, грейпфрут. Все это походило на цветную картинку из Библии с изображением Эдемского сада. Когда она впервые увидела этот двор, у нее перехватило дыхание. И до сих пор перехватывало. Ей так и казалось, что она забрела в чью-то чужую жизнь, когда она выходила из дома и вдыхала колючий утренний воздух, благоухавший эвкалиптом, видела, как ныряют в цветущую бугенвиллею колибри, а крошечные желтые чижики клюют семена дикого розмарина.