Несколько девушек захихикали, и я вынужденно одарила их лёгким кивком головы. Когда я, наконец, сосредоточила своё внимание на месте у доски, мне захотелось умереть. Просто умереть прямо там. Раствориться в моём оранжевом костюмчике и исчезнуть навек.
«Полночь в Совершенном мире» навис надо мной со стопкой бумаг в руках. Его бровь была приподнята неестественно высоко, и он смотрел на меня со смесью раздражения и веселья. Я пожала плечами и почти улыбнулась ему.
Он тяжело вздохнул, решая, стоит ли отослать меня к директору за мою маленькую шалость, или же закрыть на неё глаза. Очевидно, он знал, почему на мне комбинезон. Я пыталась быть жёсткой. Он не хотел смущать меня, но также не мог позволить остальным студентам считать, что они могут так дурачиться на его уроках. Ох, что же делать?
— Кейденс, ты, наверное, хотела бы переодеться, — мягко предложил он.
О, Господи! Он запомнил моё имя!
Я отчаянно вспыхнула и опустила глаза на парту. Внезапно я почувствовала себя нерационально сердитой и дерзкой. Не знаю, почему. Я должна была быть польщена, что он запомнил моё имя. Но нет же. Я злилась, что он предложил мне переодеться. С чего мне было это делать? Я всего-то надела подарок, оставленный в моём шкафчике какими-то милыми сучками. Что же в этом плохого?
Я покачала головой и взглянула на учителя.
— Вообще-то, мне и так хорошо.
Конверс сжал челюсть и сузил глаза. Такого ответа он не ждал.
— Ладно, — терпеливо продолжил он. — Это было не предложение.
Наши глаза встретились. Они у него стального голубого цвета. На самом деле, почти серые. Дымчатые чувственные ирисы, которые могут научить меня всему, что мне нужно было знать о математике, любви, красоте и сексе. И о том, как был создан мир. И о том, как работает гравитация. И о химических реакциях. И о…
— Ты слышала, что я сказал? — спросил он.
— Я вас слышала, — ответила я ему, отвлечённая собственными мыслями. И покачала головой. — Я не хочу переодеваться. Это подарок, видите? Сегодня утром его оставили в моём шкафчике. Мне захотелось надеть его, чтобы выказать свою признательность.
Девочки перестали хихикать. Они знали, я зашла слишком далеко. Спорить с учителем в первый день учёбы. Большая ошибка.
И тут же юмор, что играл на лице Конверса, испарился. Пять минут его ценного преподавательского времени уже было поглощено моим комбинезоном, и, готова поспорить, он боялся потерять контроль над классом. Хотя, страх был не обоснован. Никто не издал ни звука. Все напряженно слушали наши вежливые пререкания о моём наряде. Думаю, они надеялись, что он выльется в крик.
— Иди в туалет и переоденься, — приказал он.
— Не думаю, что в учебном справочнике написано о том, что нам нельзя носить комбинезоны с номерами, нарисованными баллончиком, — ответила я. Почему я такая огромная заноза в заднице?
Он подошёл к первому ряду, ближе к двери, и начал раздавать бумаги ученикам, чтобы они передавали дальше.
— Кейденс, выйди из класса! — повысил он голос. — А когда вернёшься, лучше бы мне не видеть тебя в этом нелепом комбинезоне! Ты больше не в колонии!
Громкие вздохи наполнили класс. Я тоже была в шоке и ощутила сиюминутные горячие слёзы. Я подумала, что неправильно было с его стороны орать на меня. Он видел меня на шоссе 28, а потому не должен был орать на меня. Он должен был понять, что я не могу позволить задирам победить. Но он накричал, а значит, они победили.
Мою кожу покалывало от стыда, я быстро собрала книги, выскользнула из-за своей парты и протиснулась мимо него к двери. Я злилась, что из уголка моего глаза выкатилась слеза, и надеялась, что он этого не видит.
До конца первого урока я пряталась в туалете на втором этаже школы, выплакала все глаза и нарушила моё первое и самое главное правило выживания. Я не снимала оранжевые ползунки, пока рыдала. Это способствовало драматическому эффекту. Я выглядела, как ребенок и звучала так же. А потом вытерла глаза и вспомнила, что отбыла свой срок в колонии. Я должна была быть жёсткой – затвердевшим панцирем без эмоций. Я сделала глубокий вдох, поклявшись, что больше никогда не заплачу, ещё не зная тогда, что нарушу эту клятву уже сегодня днём.
Я стянула комбинезон и планировала отнести его домой, чтобы показать отцу в качестве довода за обучение на дому в этом году, но решила, что оно того не стоило. Сомневаюсь, что это заставит его передумать, а к тому же мне не хотелось рисковать и увидеть его равнодушную реакцию. Это ранило больше, чем сам розыгрыш. Я бросила комбинезон в мусорную корзину и вышла из туалета со звонком.
Остаток дня прошел без особых событий за исключением оскорблений, которыми меня забрасывали каждый раз, когда я подходила к шкафчику между уроками. Неожиданно, я оказалась убийцей, шлюхой, стервой, наркоманкой, потаскухой, чокнутой, лесбиянкой, проституткой и даже фашисткой. Когда я спросила одну из учениц, что делает меня фашисткой, она ответила, — То, что ты гребанная шлюха!
Ладно.
Я понятия не имела, что это значит, и не знала, почему люди звали меня шлюхой. Что ж, если честно, не все называли меня шлюхой. Несколько учеников поздоровались со мной вместо того, чтобы обзывать. В любом случае, что общего между тем, чтобы быть шлюхой (коей я не была), и ограблением мини-маркета? Я имею в виду, конечно, я целовалась с Дином до ограбления, но, сколько людей могли это знать? И, в любом случае, это были лишь поцелуи. Я была девственницей, и мне казалось это очевидным. За прошлый год у меня были серьёзные отношения с одним парнем до того, как меня увезли в колонию, и лишь однажды он касался меня между ног. Я заставила его остановиться, потому что была убеждена, что за это попаду в ад, и через две недели он порвал со мной.
Я отметила, что «Полночь в Совершенном мире» совсем не пытался найти меня в течение дня, и поняла, что мне придётся зайти к нему после школы, чтобы узнать, что я пропустила на уроке. Боже, надеюсь, они вообще не начинали урок. Я была ужасна в математике и не могла позволить себе пропустить и крошечной части учебного времени. Я не планировала торчать там дольше пяти минут, и надеялась, что он просто сунет мне в руки необходимые бумаги и позволит уйти.
— Ты много пропустила, — сказал он, когда я зашла в класс. Он не поднял глаз. Мне казалось, я довольно тихо зашла в комнату, но, оказалось, он услышал меня. Или, возможно, он ждал меня.
— Простите, — пробубнила я. — Я застряла.
— Твоя молния заела? — спросил он, наконец, отрывая глаза от стола. Напряженность в его взгляде заставила меня отступить на шаг.
— Что?
— Ты сказала, что застряла, — уточнил он. — Молния на твоём комбинезоне заела?
— Ага, — ответила я, ощутив, как возвращается моё неповиновение. — Пришлось спрашивать тут и там, пока не нашлись ножницы, чтобы вырезать меня из него.
Он ухмыльнулся. — Что ж, я рад, что у тебя всё получилось.
Я проигнорировала его сарказм.
— У Вас есть для меня бумаги? — спросила я. Я проверила мобильный и осознала, что опоздаю на автобус, если не уйду через три минуты.
— Да, — ответил он.
Я стояла там, выжидая. Он ничего не сказал, вернувшись к своей работе.
— Так? — сказала я.
— Так, что?
— Можно мне их взять? Мне нужно уйти уже через, кажется, минуту, иначе я опоздаю на автобус.
— Ты едешь домой на автобусе? — спросил он.
Я фыркнула и кивнула.
— Ты выпускница, — удивился он.
— Ага. Самая отстойная здесь. Так можно мне взять бумаги и уйти?
Он протянул мне стопку бумаг, и я засунула их в сумку не глядя. А потом развернулась, чтобы уйти.
— Может, хочешь взять учебник, — предложил он. — Есть домашнее задание на вечер.
Я быстро прошла в заднюю часть класса и схватила со стола зелёную книгу. Я повернулась к учителю и приподняла её.
— Не та, — ответил он.
Я бросила её на стол и взяла красную.
— Неа.
— Может, просто скажете мне, какого она цвета?! — вскрикнула я, снова проверяя время на своём телефоне.
— Голубая. И на ней написано «Матанализ». Ты, ведь знаешь, что в этом году у тебя матанализ, верно?
Мне хотелось придушить его.